ОКТЯБРЬСКИЙ ЗАГОВОР

ЯВЛЕНИЕ «МЕССИИ»

Словно гром среди ясного неба явилась для Владимира Ильича Ульянова (Ленина) – незадачливого доныне «вождя мирового пролетариата» – весть о революции в России...

Вот уже 10 лет как лидер леворадикального крыла российской социал-демократии В.И. Ульянов в далекой эмиграции – в нейтральной, уютной и безопасной Швейцарии. Здесь, как и в России, он ни на минуту не унимался в своей бурной деятельности на поприще революционного марксизма – чрезвычайно популярного в те времена учения. Характеризуя повышенный в тот период к марксизму интерес передовой российской общественности, старейший социал-демократ, революционер с 1897 года Николай Владиславович Вольский (Валентинов) писал:

«Мы обеими руками хватали марксизм потому, что нас увлекал его социологический и экономический оптимизм, эта фактами и цифрами свидетельствуемая крепчайшая уверенность, что развивающаяся экономика, развивающийся капитализм, разлагая и стирая основу старого общества, создает новые общественные силы (среди них и мы), которые непременно повалят самодержавный строй со всеми его гадостями. Свойственная молодости оптимистическая психология искала и в марксизме находила концепцию оптимизма. Нас привлекало в марксизме и другое: его европеизм. Он шел из Европы, от него веяло, пахло не домашней плесенью, самобытностью, а чем-то новым, свежим, заманчивым. Марксизм был вестником, несущим обещание, что мы не останемся полуазиатской страной, а из Востока превратимся в Запад, с его культурой, его учреждениями и атрибутами, представляющими свободный политический строй. Запад нас манил... Запад манил ценностями уже в нем существующими (парламент, свобода слова, собраний, печати, партий, союзов и т.д.), а еще больше тем, что в нем рождается, а силу и распространенность этого нового рождающегося – социализма – мы преувеличивали в громадной степени и сентиментально раскрашивали».

На этой почве Валентинов, казалось, сошелся с Лениным в то время в далекой эмиграции.

«Ленин, – согласно Вольскому, – воспевал «беззаветную решимость», «энергию», «смелость», «инициативу», «конспиративную ловкость» революционера и доказывал, что личность в революционном движении может творить «чудеса». Могучая, тайная, централизованная организация, состоящая из профессиональных революционеров, по его словам, будет способна на всё... кончая подготовкой и проведением всенародного вооруженного восстания». Эта организация опрокинет самодержавие – «могучий оплот не только европейской, но и азиатской реакции» – и сделает русский пролетариат авангардом международного революционного пролетариата. Словом, из «Искры» возгорится пламя».

Достаточно было, однако, нескольких месяцев знакомства, чтобы Николай Вольский ужаснулся от личности самозваного «вождя мирового пролетариата».

«Самым внимательным образом вглядываясь в фотографии Ленина, появившиеся после 1917 года, с трудом, – говорит он, – поверил бы, что это тот самый человек, которого впервые увидел 5 января 1904г. Подавляющая часть этих фотографий просто лжива... Приходилось много раз слышать и читать о ярко выраженном монголо-татарском облике Ленина. Это неоспоримо. Глаза были темные, маленькие, очень некрасивые. Но в глазах остро светился ум, и лицо было очень подвижно, часто меняя выражение: настороженная внимательность, раздумье, насмешка, колючее презрение, непроницаемый холод, глубочайшая злость...»

Но не это главное.

«Ленин был бурный, страстный и пристрастный человек. Его разговоры во время прогулок о Бунде, Акимове, Аксельроде, Мартове, борьбе на съезде, где, по его признанию, он «бешено хлопал дверьми», – были злой, ругательской, не стесняющейся в выражениях полемикой. Он буквально исходил желчью, говоря о меньшевиках... Из слов Ленина с полной ясностью вытекало, что право на дирижерскую палочку в партии может принадлежать только ему.

Непоколебимая вера в себя... вера в свою предназначенность, в предначертанность того, что он осуществит какую-то большую историческую миссию, меня шокировала», – признается Вольский. Свою мессианскую исключительность, что примечательно, Ульянов утверждал за счет свирепых атак на ближайших социалистических попутчиков...

«Вот она судьба моя! – откровенничал Ильич в письме к Инессе Арманд. – Одна боевая кампания за другой. И это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, я всё же не променял бы сей судьбы на мир с пошляками».

Боевая кампания! Лучше и не скажешь, – комментирует Валентинов. – Боевая кампания против народников, кампания за организацию партии, установление в ней централизма, железной дисциплины, кампания за бойкот Государственной Думы, за вооруженное восстание, кампания против «ликвидаторов»-меньшевиков, кампания за идеологическое истребление всех, не разделяющих воззрения диалектического материализма... Жизнь Ленина, действительно, прошла в виде кампаний, войн, для которых мобилизовались все его интеллектуальные и физические силы.

Что происходило с Лениным во всех этих «кампаниях», – продолжает Николай Владиславович, – могу ясно себе представить по его состоянию во время работы над «Шагом вперед». Чтобы осуществить свою мысль, свое желание, намеченную им цель очередной кампании, заставить членов его партии безоговорочно ему подчиниться, Ленин, как заведенный мотор, развивал невероятную энергию. Он делал это с непоколебимой верою, что только он имеет право на «дирижерскую палочку». В своих атаках – по признанию самого Ленина – он делался «бешеным». Охватившая его в данный момент мысль, идея, властно, остро заполняла весь его мозг, делала его одержимым. Остальные секторы психической жизни, другие интересы и желания в это время как бы свертывались и исчезали. В полосу одержимости перед глазами Ленина – только одна идея, ничего иного, одна в темноте ярко светящаяся точка, а перед нею запертая дверь и в нее он ожесточенно, исступленно, колотит, чтобы открыть или сломать. В его боевых кампаниях врагом мог быть вождь народников – Михайловский, меньшевик – Аксельрод, партийный товарищ – Богданов... Он бешено их всех ненавидит, хочет им «дать в морду», налепить «бубновый туз», оскорбить, затоптать, оплевать»...»

Оставшись не у дел вдали от Родины, после революции 1905-1907гг., неугомонный Ильич, распираемый вождистскими амбициями, с головой погряз во внутрипартийных склоках...

“Каким-то бессмысленным наваждением кажется дрянная склока, которую систематически разжигает сих дел мастер Ленин, этот профессиональный эксплуататор всякой отсталости в русском рабочем движении. Ни один умственно не поврежденный европейский социалист не поверит, что возможен раскол из-за тех маргариновых разногласий, которые фабрикуются Лениным... На “темные деньги”, перехваченные у Каутского и Цеткиной, Ленин поставил орган, захватил для него фирму популярной газеты. А потом, когда газета окрепла, Ленин сделал ее рычагом кружковых интриганств и беспринципного раскольничества. Однако стихийная тяга рабочих к единству так непреодолима, что Ленину приходится систематически играть в прятки с читателями, говорить о единстве снизу, проводя раскол сверху... Словом, все здание ленинизма в настоящее время построено на лжи и фальсификации и несет в себе ядовитое начало собственного разложения».

Эти слова принадлежат ближайшему соратнику Ленина Льву Давидовичу Троцкому, высказанные в письме к Чхеидзе в 1913г. после очередного, по инициативе Ильича, раскола РСДРП.

От раскола к слиянию партии... и обратно, – к расколу...

И все с одной только целью – непременно возглавить российскую социал-демократию, стать единоличным лидером, нераздельным вождем... "Из бесчисленных ругательств, которыми нас осыпали, всего чаще повторялось обвинение в "узурпаторстве" и "раскольничеству», – жаловался большевистский вождь, находясь в эмиграции. Над плачевными результатами его узурпаторско-раскольнической возни откровенно посмеивалась европейская общественность. «Юмористический журнал, выходивший в Париже (1911г.), предлагал полцарства тому, кто сверх Ленина и его двух Аяксов – Зиновьева и Каменева – назовет четвертого правоверного большевика».

“В недрах с.-д. партии, – согласно тогдашнему утверждению Мартова, – Ленин создал тайную организацию, вроде итальянской мафии, с помощью которой он добивается установить в партии свою диктатуру, возбуждая против своих противников худшие подозрения. Образ действия Ленина – морально деградирующий той части рабочего класса, которая вовлечена в большевистскую организацию».

Для Ленина не было никаких преград морального свойства, перед которыми он мог бы остановиться в достижении своих целей.

Подлинным счастьем для Владимира Ильича явились первые громовые раскаты мировой войны. Ибо война – синоним революции. «За войной с неотвратимой необходимостью следует революция», – за три года до начала войны предвещал К. Каутский (Ильич не упустил случая "поймать за язык" своего ненавистного оппонента). Следовательно, – шанс самореализации амбициозного политикана...

Он давно ждал этого момента.

“Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции (по всей восточной Европе) штукой, но мало вероятно, чтобы Франц Иозеф и Николаша доставили нам сие удовольствие», – откровенничал Ильич в письме к М. Горькому 25 января 1913г.

Для социалистов того времени подобная позиция большевистского вождя не была неожиданностью. “Мартов предупреждал в самом начале империалистической войны, но не был услышан: “Ленин хочет погреть в фракционном фанатизме свои руки около зажженного на мировой арене пожара». К мнению Мартова присоединяется Керенский: «Ленин и его соратники приветствовали возможность возникновения войны, видя в ней провозвестник пролетарской революции».

И вот – мировая война...

О, счастье! "Война вызвала глубокий кризис всего международного социализма». Он, Ульянов, вдруг оказалось, – единственный из марксистских деятелей (видных представителей ІІ Интернационала) на европейском социал-демократическом пространстве, освобожденном попрятавшимися по национальным квартирам социалистами...

Какой шанс самореализации!..

Вне конкуренции!..

Единолично!..

В этот трагический момент Владимир Ильич воистину мог ощутить себя единственно оставшимся выразителем программных завещаний развалившегося Интернационала, безальтернативным вождем мирового пролетариата, единоличным продолжателем великого дела Маркса – Энгельса...

Надо признать: честь большевистского вождя (находящегося в безопасном месте и ничем не рискующего) в данный момент отстаивала действительно мужественная позиция российской социал-демократии в тяжелейших условиях военного положения на своей Родине.

"Нелегальная РСДРП исполнила свой долг перед Интернационалом. Знамя интернационализма не дрогнуло в ее руках», – справедливо и явно с чувством превосходства над европейскими коллегами указывает Ленин. Он, правда, умалчивает, что речь идет не только о большевиках, но и о меньшевиках. Фракция Чхеидзе в Госдуме, так же как и большевистские депутаты, голосовала против военных кредитов в начале войны». Меньшевики, так же как и большевики, поплатились за свою последовательно интернационалистскую позицию тюремным заключением и ссылкой в Сибирь.

Что же касается европейской социал-демократии, то, по словам Ленина: “Вожди Интернационала совершили измену по отношению к социализму, голосуя за военные кредиты, повторяя шовинистические (“патриотические”) лозунги буржуазии “своих” стран, оправдывая и защищая войну, вступая в буржуазные министерства воюющих стран и т.д. Ответственность за это опозорение социализма ложится прежде всего на немецких социал-демократов, которые были самой сильной и влиятельной партией ІI Интернационала. ...Вожди германских социал-демократов бесчестят знамя пролетарского Интернационала», – с возмущением пишет Ленин в Манифесте ЦК РСДРП от 1 ноября 1914г. и далее продолжает:

“Оппортунисты сорвали решения Штутгартского, Копенгагенского и Базельского конгрессов, обязывавшие социалистов всех стран бороться против шовинизма при всех и всяких условиях, обязывавшие социалистов на всякую войну, начатую буржуазией и правительствами, отвечать усиленною проповедью гражданской войны и социальной революции... Превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг, указываемый опытом Коммуны, намеченный Базельской резолюцией и вытекающий из всех условий империалистической войны».

Что да – то да...

Вывод Ульянова однозначен:

“Наша задача, – вещает Ленин, – заключается не в том, чтобы плыть с течением, а в том, чтобы превратить национальную, ложно-национальную войну в решительное столкновение пролетариата с правящими классами».

Верно, Владимир Ильич!

С какой, однако, целью?

“Задача пролетариата России – довести до конца буржуазно-демократическую революцию в России, дабы разжечь социалистическую революцию в Европе», – категорически настаивает Ленин в статье “О Соединенных Штатах Европы”.

Оставим на совести классиков марксизма идею социалистического преобразования европейских стран... А вот, что касается России, то – вывод Ульянова совершенно верен:

– Освободить страну от остатков феодального средневековья и добиться социальных завоеваний для рабочего класса.

Это и есть задача буржуазно-демократической революции.

Она в полном соответствии с канонами марксизма.

Ленин конкретизирует задачу революционного преобразования:

“В России задачами социал-демократии ввиду наибольшей отсталости этой страны, не завершившей еще своей буржуазной революции, должны быть по-прежнему три основные условия последовательного демократического преобразования: демократическая республика (при полном равноправии и самоопределения всех наций), конфискация помещичьих земель и 8-часовой рабочий день. Но во всех передовых странах война ставит на очередь лозунг социалистической революции...” (из ленинского манифеста ЦК РСДРП “Война и российская социал-демократия).

А вот статья Ленина “Поражение России и революционный кризис” (сентябрь 1915г.):

“Буржуазно-демократическая революция в России теперь уже не только пролог, а неразрывная составная часть социалистической революции на Западе.

Довести до конца буржуазную революцию в России, чтобы разжечь пролетарскую революцию на Западе, – так ставилась задача пролетариата в 1905г. В 1915 вторая половина этой задачи стала настолько насущной, что она на очередь становится одновременно с первой...

Не учредительное собрание, а низвержение монархии, республика, конфискация помещичьей земли и 8-часовой рабочий день, – таковы будут по-прежнему лозунги социал-демократического пролетариата, лозунги нашей партии. ...Наша партия будет по-прежнему ставить лозунг превращения империалистической войны в войну гражданскую, т.е. лозунг социалистической революции на Западе.

...Жизнь идет через поражение России к революции в ней, а через эту революцию, в связи с ней, к гражданской войне в Европе».

Наиболее интересное представление программных целей Ленина дают “Несколько тезисов” (октябрь 1915г.):

“Правильнее всего лозунги “трех китов” (демократическая республика, конфискация помещичьей земли и 8-часовой рабочий день)... Задача пролетариата России – довести до конца буржуазно-демократическую революцию в России, дабы разжечь социалистическую революцию в Европе... На вопрос, что бы сделала партия пролетариата, если бы революция поставила ее у власти в теперешней войне, мы отвечаем: мы предложили бы мир всем воюющим на условии освобождения колоний и всех зависимых, угнетенных и неполноправных народов. Ни Германия, ни Англия с Францией не приняли бы, при теперешних правительствах их, этого условия. Тогда мы должны были бы подготовить и повести революционную войну, т.е. не только полностью провели бы самыми решительными мерами всю нашу программу-минимум, но и систематически стали бы поднимать на восстание все ныне угнетенные великороссами народы, все колонии и зависимые страны Азии (Индию, Китай, Персию и пр.), а также – и в первую голову – поднимали бы на восстание социалистический пролетариат Европы против его правительства и вопреки его социал-шовинистам».

Стоить запомнить ленинские “тезисы”.

Несомненной являлась задача распространения социальной революции на весь европейский континент. Дабы очистить Европу от пережитков средневековья – монархических режимов и феодального землепользования... – Устранить препоны межгосударственной разобщенности... – Дать простор капиталистическому развитию и евроинтеграционным процессам...

Вопрос общеевропейской революции, однако, – это вопрос объективных социально-политических процессов, а не схоластических предначертаний отдельных личностей, возомнивших себя творцами мировой истории. – Готовых волевым (насильственным) путем воплотить свои схематические предначертания в жизнь.

Каковы пути достижения ленинской цели?

Керенский А.Ф. утверждает:

“Ленин полагал, что поражение царской России ускорит наступление мировой революции. Победить Россию могла только Германия, а посему долг каждого “настоящего” революционера – помочь Германии в этом деле... У самого Ленина не было абсолютно никаких сомнений – морального или духовного свойства – в том, что необходимо содействовать поражению своей страны». Уже в первых числах августа 1914г. в программных тезисах “Задачи революционной социал-демократии в европейской войне” Ленин провозглашает: “Наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск”.

“...Не может подлежать ни малейшему, абсолютно никакому сомнению, что наименьшим злом было бы теперь и тотчас – поражение царизма в данной войне. Ибо царизм во сто раз хуже кайзеризма”, – поучает Ильич Шляпникова в октябре 1914г. А в упомянутом выше Манифесте ЦК РСДРП “Война и российская социал-демократия” он еще раз подтверждает: “Для нас, русских с.-д., не может подлежать сомнению, что... наименьшим злом было бы поражение царской монархии, самого реакционного и варварского правительства”.

Эти пораженческие лозунги Ленина и поныне вызывают критику российских патриотов: выступил, мол, за поражение своей родины в войне... Однако (здесь автор однозначно берет под защиту большевистского вождя) Ульянов тут же неоднократно указывает:

– Социалисты каждой страны должны были видеть своего главного врага в “своем” (отечественном) шовинизме;

– Направить оружие не против своих братьев, наемных рабов других стран, а против реакционных и буржуазных правительств и партий всех стран;

– Задачей социал-демократии каждой страны должна быть в первую очередь борьба с шовинизмом данной страны;

– Социалисты должны воспользоваться борьбой между разбойниками, чтобы свергнуть всех их...

Совершенно верно, Владимир Ильич!

Подстрекатели мировой бойни всех! без исключения стран заслужили того, чтобы предстать перед судом собственных народов и получить по заслугам за свое преступление.

Подобная позиция, однако, оправдана лишь в том случае, если бы инициаторы мировой войны не остановились в разжигании бойни народов и не прекратили ее...

Тогда, действительно, – гражданская война и революция.

А вот в случае мирных инициатив?..

Ведь прекращение межнационального кровопролития предпочтительнее его продолжения в виде пускай правомерной гражданской, но все же войны.

Для Ульянова – наоборот...

– Всемирная гражданская война – превыше всего!

Она, по Ленину, приоритетнее мира, приоритетнее перспективы прекращения империалистической бойни народов.

Следовательно, – во что бы то ни стало продолжение мировой кровавой бойни до полного перерастания ее во всемирную гражданскую войну!

“Долой поповски-сентиментальные и глупенькие воздыхания о “мире во что бы то ни стало”! Поднимем знамя гражданской войны!”, – восклицает Ильич и продолжает:

“Не саботаж войны... а массовая пропаганда, ведущая к превращению войны в гражданскую войну... Лозунг мира, по-моему, неправилен в данный момент. Это – обывательский, поповский лозунг. Пролетарский лозунг должен быть: гражданская война”.

“Отстаивая революцию (буржуазную в России и социалистическую на Западе), мы, – указывает далее Ленин, – проповедуем ее и на войне. Наш лозунг – гражданская война... Лозунг мира теперь нелеп и ошибочен. Он на деле означал бы мещанское нытье”.

Словом: воюйте народы и дальше, продолжайте проливать кровь... ради столь страстно желанной Ильичом (отсиживающимся в безопасной и уютной Швейцарии) гражданской войны!

Ульянов не просто декларирует идею превращения империалистической войны в войну гражданскую, но предпринимает конкретные шаги в деле срыва мирных инициатив, откуда бы те не исходили, и призывает к этому своих сторонников.

Ленин в письме к Шляпникову (14 ноября 1914г.):

“О лозунге “мира” вы ошибаетесь, будто буржуазия не хочет и слышать. Сегодня читал “Экономист”. Умные буржуа передовой страны – за мир... Лозунг мира завтра–послезавтра подхватит немецкая буржуазия и особенно оппортунисты. Нам надо стоять за лозунг революционного пролетариата, а это и есть гражданская война”.

Следовательно, – саботаж мирных инициатив.

Из письма Ульянова к Вайнкопу, июнь 1915г.:

“Говорят о конференции левых (Циммервальдской конференции социалистов-интернационалистов. – В.К.) – и более чем вероятно, что грязные душонки типа Бернштейна – Каутского используют такую конференцию, чтобы снова обмануть массы при помощи “пассивного радикализма”. ...Чтобы идиотской “программой мира” заглушить начинающееся революционное брожение.

...Мы должны кое-что сделать: выработать программу революции, – разоблачить идиотский и лицемерный лозунг мира, обличать, опровергать его, – говорить с рабочими начистоту, – чтобы сказать правду (без подлого дипломатничания авторитетов ІІ Интернационала). А правда такова: или поддерживать начинающееся революционное брожение и содействовать ему (для этого нужен лозунг революции, гражданской войны...), или заглушать его (для этого нужен лозунг мира, “осуждение” “аннексий”, быть может и разоружение)”.

В письме к Радеку (июнь 1915г.) Ленин пишет:

“Мое мнение, что “поворот” Каутского, Бернштейна и К0 (в вопросе созыва международной конференции социалистов-интернационалистов. – В.К.) есть поворот говна, которое почуяло, что массы дольше не потерпят, что “надо” повернуть налево, дабы продолжать надувать массы.

Это ясно.

Съедутся говняки (на конференцию в Циммервальд. – В.К.), скажут, что они “против политики 4 августа”, что они “за мир”, “против аннексий” и... и тем помогут буржуазии тушить зачатки революционного настроения...

Следовательно, наша программа должна быть:

1) идти, коль позовут...

3) преподнести каутскианским говнякам наш проект резолюции...

Суть ее (программы) = против тупоумного и предательского лозунга мира”.

Вот так!

“Против тупоумного и предательского лозунга мира”...

Весь Ильич – налицо.

По поводу социал-демократических инициатив прекращения войны Ленин в марте 1916г. в “Предложениях ЦК РСДРП” выразился так:

“Буржуазным обманом и лицемерием является та программа “демократического” мира (“отрицание аннексий и контрибуций, самоопределение наций, демократизация внешней политики, третейские суды, разоружение, СШЕ и т.д.”), сочинением которой заняты теперь виднейшие представители ІІ Интернационала”.

Спрашивается: что в этой программе Ильич нашел буржуазного?..

Может быть, отрицание аннексий и контрибуций, признание права народов на самоопределение?..

Или – разоружение?..

Дальше. Выдвинув, по сути, правильный лозунг превращения империалистической войны в войну гражданскую (при условии, конечно, бойкота мирных инициатив со стороны правящих режимов), Ульянов-Ленин, возомнив себя вождем мирового пролетариата, потребовал от социалистов воюющих стран непременно тут же следовать его указанию, абсолютно не считаясь с конкретными условиями.

“Немцы (немецкие социал-демократы на Циммервальдской конференции. – В.К.) признавали, что мы идем навстречу революционным битвам, но – говорили они – о таких вещах, как братание в траншеях, политические стачки, уличные демонстрации, гражданская война, не надо говорить на весь мир. Это делают, но об этом не говорят”.

Это признание принадлежит Ленину. Он, однако, не делает надлежащих выводов и упорно настаивает на своем:

– Гражданская война во что бы то ни стало!..

– Тут же и немедленно!

Какими последствиями это обернулось для тех, кто необдуманно вознамерился подчиниться его напористому требованию?

Уже в ноябре 1914г. за одно только прокламирование ленинского Манифеста “Война и российская социал-демократия” подверглась аресту вся фракция депутатов-большевиков Государственной думы, арестованы ведущие руководители ЦК и ПК РСДРП(б)...

Троцкий свидетельствует: "В ноябре депутаты-большевики были арестованы. Начался общий разгром партии во всей стране... Министр юстиции Хвостов говорил 16 августа (1915г.): "Если сейчас не происходит вооруженных выступлений рабочих, то исключительно потому, что у них нет организации". Еще точнее выразился Горемыкин: "Вопрос у рабочих вожаков в недостатке организации, разбитой арестом пяти членов Думы". Министр внутренних дел добавил: "Членов Думы (большевиков) амнистировать нельзя – они организующий центр рабочего движения в наиболее опасных его проявлениях". Эти люди, – заключает Троцкий, – во всяком случае не ошибались насчет того, где подлинный враг".

"Подлинный враг" царизма уличен был в (совершенно несвоевременном и бесплодном) прокламировании ленинского Манифеста по назойливому настоянию его автора и подвергнут репрессиям...

Вот так подставил Владимир Ильич своих соратников по партии, услужил царской охранке.

Дальше. Карл Либкнехт, – безусловно, мужественный человек, – вняв ленинскому призыву, 2 декабря 1914г. проголосовал один! против военных кредитов, сказав при этом с трибуны рейхстага: “Обратите оружие против своих классовых врагов внутри страны!”

Результат – призыв вождя леворадикальных немецких социалистов в действующую армию в качестве рядового...

Это, однако, не остановило мужественного борца с немецким империализмом. Тем более, что его упорно подталкивал вождь российских большевиков по линии Циммервальда–Кинталя.

“Не гражданский мир, а гражданская война!”, – во всеуслышание бросил клич Либкнехт 1мая 1916г. на Потсдамской площади перед собравшимися на первомайскую демонстрацию.

Результат – арест и заточение в тюрьму практически всего руководства леворадикальной гр. “Спартак”, включая Либкнехта.

Прекрасно услужил Ильич кайзеровской политической полиции...

Разгром леворадикальных центров российской и немецкой социал-демократии имел далеко идущие последствия: в нужный момент февраля-марта 1917г. в России и марта-апреля 1917г. в Германии подлинных революционеров, которые могли бы решить судьбы истории, не оказалось на своем месте.

Провокационная заносчивость Ульянова-Ленина не могла не вызвать волну разочарования европейских социалистов в самозваном “вожде мирового пролетариата”. А то, возможно, и – возмущения. О нем заговорили как о сектанте (К. Цеткин).

А “вождь” – не удосужился сделать надлежащие выводы. Со свойственным ему азартом он принялся клеить оскорбительные ярлыки своим европейским собратьям... “Некоторые члены гр. “Интернационал”, видимо, скатились опять в болото беспринципного каутскианства”, – с упреком напишет Ленин в июле 1916г. (“О брошюре Юниуса”).

Что дальше – то все больше и чаще от самозваного “вождя” начали отворачиваться европейские социалисты... “Кинтальская конференция (так же как и Циммервальдская) не приняла основных положений большевизма о превращении империалистической войны в гражданскую, о поражении в войне “своих” империалистических правительств, о создании ІІІ Интернационала”. Затем: “Ленин поставил перед революционными марксистами задачу создать во всех странах подпольные коммунистические организации”... Но и здесь настырный Владимир Ильич терпит фиаско.

Злобная ненависть Ильича на социал-демократию накапливается. – Не признают его за вождя мирового пролетариата... Не идут социалисты европейских стран в сколоченную им “циммервальдскую левую” – зародыш III Интернационала...

“Оппортунисты – зло явное, – делает заключение Ленин. – “Центр” немецкий с Каутским во главе – зло прикрытое, дипломатически подкрашенное, засоряющее глаза, ум и совесть рабочих, опаснее всего более. Наша задача теперь – безусловная и открытая борьба с оппортунизмом международным и с его прикрывателями (Каутский)...

Каутский всех лицемернее, всех отвратительнее и всех вреднее!..

Каутского ненавижу и презираю сейчас хуже всех: поганенькое, дрянненькое и самодовольное лицемерие”.

Бешеная ненависть Ильича к европейской социал-демократии в итоге привела к тому, что к концу 1916 – началу 1917 года бесноватого “вождя”–самозванца один за другим начали покидать последние, и без того немногочисленные, его сторонники...

“У нас в Цюрихе дела с немецкими левыми из рук вон плохи. После перехода Нобса и Платтена “назад к Гримму” и вожди “молодых” потянулись за ними... – раздосадовано жалуется Ильич в письме к Иннесе Арманд 8 марта (23 февраля) 1917г. и далее продолжает:

– Видимо здесь в Цюрихе конец с немецкими левыми... (сейчас нахожусь в особо злом состоянии, ибо пришел с несостоявшегося собрания левых: разбежалась наша публика!)”.

8 марта (23 февраля) – начало революции в России. А Ильич в это время занят околопартийными склоками...

В следующем письме 13 марта (28 февраля) он вновь, явно впав в отчаяние, плачется пред Иннесой: “Левые в Швейцарии сейчас разбежались от нас и здесь, и в Берне...”

Амбициозный “вождь”–самозванец всецело поглощен склоками, которые с позором проигрывает, оставшись практически в одиночестве.

В это время в России, 28 февраля, уже победила Великая революция, а Ильич даже не подозревает этого... Всего лишь семь недель назад (9 января 1917г.) он противоречиво уверял швейцарских социалистов:

“Нас не должна обманывать теперешняя гробовая тишина в Европе. Европа чревата революцией... Подобно тому, как в России в 1905 году... так ближайшие годы... приведут в Европе к народным восстаниям...

Мы, старики, может быть, не доживем до решающих боев этой грядущей революции”.

И тут вдруг...

– Революция?!!..

Весть, – словно молния, пронзила Ильича...

– Вот это да…а!!..

Для большевистского вождя это было подлинным потрясением, внезапно охватившем все его естество. – “Ленин неистовствовал в Цюрихской клетке”, лихорадочно путаясь в лавине сумбурно нахлынувших мыслей. Еще бы:

– Предвидение (его, Ульянова!, предвидение)... оправдалось. Первая революция, порожденная всемирной разбойничьей войной между капиталистами разных стран, разразилась. Империалистическая война... начала превращаться в гражданскую войну...

– Где? – в России! А он – вдали...

– И все же... – ликованию Ильича не было предела:

– Главное! – его предвидение сбывается!

– Наконец-то!!

“Наша партия выставила (Ильич явно “скромничает”. – В.К.) в ноябре 1914г. лозунг: “превращение империалистической войны в гражданскую войну” угнетенных против угнетателей за социализм... Теперь, после марта 1917 года, только слепой может не видеть, что этот лозунг верен. Превращение империалистической войны в войну гражданскую становится фактом.

Да здравствует начинающаяся пролетарская революция в Европе!”, – на радостях восклицает Ильич, ощущая себя великим провидцем.

Амбициозный лидер леворадикального крыла российской социал-демократии Ульянов, вот уже в течение нескольких лет лихорадочно находившийся в поисках своего мессианского предназначения в контексте воплощения марксистской доктрины в жизнь, с первыми известиями победы революции в Петрограде нутром почувствовал уникальный шанс, наконец, реализовать себя в качестве этакого себе вселенского мессии мировой пролетарской революции. "Теперь Ленин рассматривал российские события в международном контексте", – справедливо замечает Р. Слассер.

Жадно вчитываясь в милюковскую дезинформацию, Ильич для себя фиксировал:

– Ага! «Буржуазия успела втиснуть свои зады в министерские кресла».

– М...да... «В первом своем обращении к народу правительство это ни слова не сказало о главном и основном вопросе данного момента, о мире»...

Отсюда он делал далеко идущие выводы:

“Ну что ж! Этот “первый этап первой из (порождаемых войной) революций” не будет ни последним, ни только русским. Конечно, мы останемся против защиты отечества...

Все наши лозунги те же...

Ни за что снова по типу второго Интернационала! Ни за что с Каутским! Непременно более революционная программа и тактика (элементы ее у Либкнехта). ...Агитация и борьба с целью международной пролетарской революции и завоевания власти “Советами Р.Д.” (а не кадетскими жуликами)”.

“Революция, – скоропалительно продолжал делать выводы Ильич, – не ограничится первым этапом русской революции, революция не ограничится Россией...”

...”Правительство октябристов и кадетов, Гучковых и Милюковых, не может, – даже если бы оно искренне хотело этого... – не может дать народу ни мира, ни хлеба, ни свободы”.

Только он, Ульянов!, возглавив лично революцию, – всемирную революцию!, – приведет человечество “...к социализму, который один даст измученным войной народам мир, хлеб и свободу”.

Только он!!

Международное значение происходящих в России событий он (Ульянов-Ленин) сознавал прекрасно, а потому-то вознамерился использовать российский революционный эпицентр для единоличного возглавления всемирного переворота (который он понимал по-своему) в эгоистических интересах собственной мессианской самореализации.

Решение воспрянувший духом “вождь мирового пролетариата” принимает молниеносно:

– В Россию!..

– Немедленно!!..

– Европейская революция может и должна начаться с России!

– Во что бы то ни стало возглавить русскую революцию и, интернационализировав ее, довести до победоносного социалистического завершения в европейском, а там, гляди, и в мировом масштабе!..

– Какой шанс реализовать марксистскую идею исторического преобразования мира!..

– Какой шанс первому открыть эру перехода человечества от капитализма к социализму!..

– Теперь он покажет всем этим “говнюкам”–каутскианцам – представителям гнилого «центра», – что он, Ульянов-Ленин, не склочник и баламут, а деятель всемирно-исторического значения.

– Именно ему, Ульянову, надлежит осуществить всемирно-историческую миссию спасения угнетенных масс всего мира от ужасов капитализма на его империалистической стадии!

– Только он, в соответствии с пророчествами великих предтеч Маркса и Энгельса, в состоянии ввести эти массы в царство вечной свободы грядущей коммунистической эпохи!

– Ни в коем случае такой шанс упустить нельзя!..

– Ни в коем случае!!..

“Сон пропал у Ильича с того момента, когда пришли вести о революции”, – свидетельствует Н. Крупская.

Непременно надо торопиться. А то, ишь, “...на совещании 2 марта ближайший единомышленник Чхеидзе, Скобелев, заявил:

– Россия накануне второй, настоящей революции»...

Да и “в Германии уже кипит настроение пролетарской массы”...

Упаси бог, опередят его, Ульянова, скобелевы и либкнехты:

– первые – со “второй революцией” в России;

– вторые – с международной социалистической революцией.

Начало новой, социалистической эпохи следует ему, Ульянову, провозгласить сейчас! Немедленно!!

Дабы не делить лавры всемирно-исторического “освободителя” мирового пролетариата с социалистическими “говнюками” всех мастей, Ильич лихорадочно торопится всевозможными путями предостеречь свою партию от вступления в блоки с другими соцпартиями. Его аргументы: “Не только данное правительство, но и демократически-буржуазное республиканское правительство, если бы оно состояло только из Керенских и других народнических и “марксистских” социал-патриотов, не в состоянии избавить народ от империалистической войны и гарантировать мир”.

Согласно неоспоримому убеждению Ленина, только его! партия способна избавить народ от империалистической войны и гарантировать ему мир. “Поэтому, – продолжает Ильич, – мы не можем идти ни в какие блоки, ни союзы, ни даже соглашения с рабочими-оборонцами”.

А дальше – целый шквал полных истерики писем, телеграмм, указаний, распоряжений, угроз... с целью во что бы то ни стало воспрепятствовать единению его партии с революционной демократией.

Александре Коллонтай, 4 марта (по ст. стилю):

“По-моему, главное теперь – не дать себя запутать в глупые “объединительные” попытки с социал-патриотами (или, еще опаснее, колеблющимися, вроде ОК, Троцкого и К0)... Сейчас – добивать реакцию, ни тени доверия и поддержки новому правительству (ни тени доверия Керенскому, Гвоздеву, Чхенкели, Чхеидзе и К0) и вооруженное выжидание, вооруженная подготовка более широкой базы для более высокого этапа”.

Российским большевикам, отбывающим на родину, 6 марта:

“Наша тактика: полное недоверие, никакой поддержки новому правительству; Керенского особенно подозреваем; вооружение пролетариата – единственная гарантия; ...никакого сближения с другими партиями”.

Карпинскому, 11 марта:

“Будьте осторожны на блоки с началовцами: мы против сближения с другими партиями, мы за то, чтобы предостеречь рабочих против Чхеидзе. Обязательно!..”

Луначарскому, 12 марта:

“Самостоятельность и особность нашей партии, никакого сближения с другими партиями – для меня ультимативны”.

Карпинскому, 12 марта:

“...ЦК (большевиков) есть в Питере, “Правда” есть. Мы за сохранение этой партии абсолютно, против всяких слияний с ОК”.

Ганецкому, 17 марта:

“...Я очень прошу Вас передать (через надежного человека) и напечатать... что всякое сближение с колеблющимися в сторону социал-патриотизма и стоящими на глубоко-ошибочной, глубоко-вредной социал-пацифистской, каутскианской, позиции Чхеидзе и К0, по моему глубочайшему убеждению, вредно для рабочего класса, опасно, недопустимо... И я лично ни на секунду не колеблюсь заявить и заявить печатно, что я предпочту даже немедленный раскол с кем бы то ни было из нашей партии, чем уступки социал-патриотизму Керенского и К0 или социал-пацифизму и каутскианству Чхеидзе и К0... Доверять ни Чхеидзе с К0, ни Суханову, ни Стеклову и пр. нельзя. Никакого сближения с другими партиями, ни с кем! Ни тени доверия и поддержки правительству Гучкова – Милюкова и К0!!”

Этого мало. – Большевистский вождь неистово бомбардирует Российское бюро ЦК РСДРП(б) “Письмами из далека”, где, занеся в лагерь заклятых врагов “новое правительство и все другие партии”, настойчиво рекомендует “авангарду пролетариата” (т.е. собственной партии) усиленно готовиться к гражданской войне: немедленно приступить к вооружению “поголовно всего народа, из всех взрослых граждан обоего пола” в качестве рабочего ополчения – “пролетарской милиции”.

“Создавать действительно общенародную, поголовно-всеобщую, руководимую пролетариатом, милицию! – вот задача дня, вот лозунг момента!.. – дает указание Ильич и сразу же уточняет:

– Какая милиция нужна нам?

Действительно народная, т.е., во-первых, состоящая из всего поголовно населения, из всех взрослых граждан обоего пола (привлекая к подобным делам поголовно всех взрослых женщин), а, во-вторых, соединяющая в себе функции народной армии с функциями полиции...

В Питере, – подсчитывает вождь, – около 2 млн. населения... Возьмем половину – 1 млн. Откинем... Останется 750000 человек, которые, работая в милиции, допустим, 1 день из 15 (и продолжая получать за это время плату от хозяев), составили бы армию в 50000 человек.

Вот какого типа “государство” нам нужно!”

“Поголовно-всеобщей организации вооруженного народа” надлежало путем превращения империалистической войны в войну гражданскую осуществить “переход от первого этапа революции ко второму”. – Такова суть стратегической затеи Ленина.

А чтобы империалистическая война не прекратилась и не похоронила надежд на гражданскую войну и всемирную революцию (так как “объективные условия империалистической войны, – согласно Ульянову, – служат порукой в том, что революция не ограничится первым этапом русской революции, что революция не ограничится Россией”), “Всероссийскому Совету (или заменяющему его временно Петербургскому Совету)” предлагалось представить воюющим странам его, ленинскую “программу мира”, где в качестве заведомо невыполнимого “условия мира” пунктом 4 ставилось бы “освобождение всех колоний; освобождение всех зависимых, угнетенных и неполноправных народов”.

А вот согласно пункту 5 “программы мира” Совет ультимативно (не дожидаясь выполнения пункта 4) должен был “предложить рабочим всех стран свергнуть буржуазные правительства и передать всю власть в государстве Советам рабочих депутатов”.

Вся суть ленинской “программы мира” сводилась к тому, чтобы продлить “объективные условия империалистической войны” до воспламенения гражданской войны внутри России и возгорания мирового революционного пожара за ее пределами...

Ленинские бредни, естественно, не принимались во внимание Российским бюро ЦК большевистской партии. “Из “Писем из далека” лишь первое было опубликовано в “Правде” с сокращениями резких формулировок (нападок) на Временное правительство и советских лидеров”.

Находясь лицом к лицу с реалиями, руководство партии в течение первой половины марта пребывало в состоянии некоторой неопределенности... От политики партии в значительной степени зависел ход дальнейших событий. Войтинский В.С. – бывший большевик, – вспоминая свое возвращение с далекой ссылки в Петроград (средина марта), пишет:

«Теперь, когда я перечитывал в вагоне номера "Правды", большевизм начинал казаться мне какой-то грозной загадкой. В нем, при всех его колебаниях, чувствовалась напряженная сила, страстная устремленность, в нем слышался гром революции. Но вместе с тем неясно было, какую роль сыграет в дальнейшем ходе событий эта партия, столь непохожая на все остальные партии России и столь противопоставляющая себя им всем. В последний день нашего пути у меня был продолжительный разговор с Церетели о большевизме. Церетели говорил о том, что политика большевиков определит в значительной мере весь дальнейший ход российской революции. От большевиков зависит – предотвратить вспышку гражданской войны или толкнуть страну в пучину анархии. Та или иная роль большевизма определится, когда в Россию вернется Ленин. До его возвращения большевики едва ли сделают окончательный выбор между двумя открывающимися перед ними путями. И Церетели мечтал о том, чтобы войти в личные сношения с Лениным, объяснить ему пагубность для российской революции максималистских опытов и сговориться с ним о совместных действиях! Больше всего страшило Церетели углубление раскола между двумя отрядами социалистической демократии – между эсерами и меньшевиками, с одной стороны, и большевиками – с другой».

Реальный ход революционных событий в России объективно склонял большевистскую партию (без Ленина) к благоразумию – и это крайне обнадеживало. Уже в первом номере “Известий” Российское бюро публикует Манифест ЦК РСДРП(б) “Ко всем гражданам России”, где указывалось:

“Задача рабочего класса и революционной армии – создать Временное Революционное правительство, которое должно встать во главе нового нарождающегося республиканского строя... Временное Революционное правительство должно взять на себя создание временных законов, защищающих все права и вольности народа, конфискацию помещичьих земель и передачу их народу, введение 8-ми часового рабочего дня и созыв Учредительного собрания на основе всеобщего прямого, равного избирательного права с тайной подачей голосов”.

Безукоризненно намеченная стратегия партии... – В полном соответствии с теоретическими принципами марксизма в отношении отсталых в своем развитии стран, вроде России; в полном соответствии с прежней идейно-политической в отношении России позицией самого Ленина.

1 марта большевистская фракция Исполкома Петроградского Совета единогласно поддерживает советскую идею формирования правительства Временным комитетом Государственной думы. На следующий день фракция РСДРП(б) большинством голосов в Петроградском Совете одобряет состав Временного правительства. Петроградский комитет большевистской партии 5 марта “выносит резолюцию условного доверия Временному правительству”. А “Правда” в первом же своем номере провозглашает: “Основной задачей является... введение демократического республиканского строя”. Диктатуры пролетариата и социалистических перспектив – нет и в помине.

Но это еще не все.

Начиная со второй половины марта (по возвращении из ссылки Каменева, Сталина, Муранова), партия большевиков уверено берет курс на сближение с меньшевиками и со всей революционной демократией... Лидеры большевистской партии, согласно утверждению Троцкого, “круто поворачивают руль официальной партийной политики вправо”. Курс партии стабилизируется умеренной, благоразумной определенностью.

“Война будет продолжаться, – писала обновленная “Правда”, – ибо германская армия еще не последовала примеру русской и еще повинуется своему императору... Разойтись по домам – это было бы политикой не мира, а рабства. Мы не должны допускать никакой дезорганизации военных сил революции. Не дезорганизация, не бессодержательное слово “долой войну” наш лозунг; наш лозунг – давление на Временное правительство с целью заставить его склонить все воюющие стороны к немедленному открытию переговоров о способах прекращения мировой войны”.

“В эти дни, – говорит Суханов, – “Рабочая газета” (орган меньшевистского ОК), выдерживая свой превосходно взятый курс, шла левее “Правды”. "По существу дела, "Правда" в дни марта была гораздо ближе к позиции революционного оборончества, чем к позиции Ленина", – авторитетно подтверждает Троцкий.

В программной статье 15 марта “Правда” заявила, что “большевики будут решительно поддерживать Временное правительство в полном соответствии с советской формулой “постольку–поскольку”.

“День выхода первого номера преобразованной “Правды” – 15 марта, – удостоверяет Шляпников, – был днем оборонческого ликования. Весь Таврический дворец, от дельцов Комитета Госдумы, до самого сердца революционной демократии – Исполнительного комитета, – был преисполнен одной новостью: победой умеренных, благоразумных большевиков над крайними”.

Программная статья «Правды» не осталась пустым пожеланием. «Вынесенная всероссийским совещанием Советов резолюция о власти представляла собою формулу поддержки Временного правительства. И характерно, что большевики единогласно приняли ее!», – изумляется Войтинский.

14 марта большевистская фракция Петросовета единогласно поддерживает меньшевистский Манифест “К народам всего мира!”.

“Нельзя не приветствовать вчерашнее воззвание Совета к народам всего мира с призывом заставить собственные правительства прекратить бойню, – писал Сталин в “Правде”. – Воззвание это, без сомнения, вернет сотни и тысячи рабочих к забытому лозунгу – “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”

Еще через 2 дня Сталин в “Правде”: “Необходим возможно скорый созыв Учредительного собрания... Скорый созыв Учредительного собрания – таково условие победы революции”.

Соответственно, – победы демократического, с точки зрения Сталина, пути развития страны.

Благоразумная позиция большевистского руководства явилась подосновой их быстрого сближения с меньшевиками. В ответ на предложение меньшевиков объединить расколовшуюся (по инициативе Ленина) РСДРП в единую партию, большевики, игнорируя истерические из-за границы предостережения своего вождя, охотно отвечают согласием.

“Сталин, – пишет Р. Слассер, – отнесся к предложению наиболее сочувственно: “Мы должны пойти (имелась в виду встреча с меньшевиками). Возможно объединение по линии Циммервальда-Кинталя... Внутри партии мы будем изживать мелкие разногласия... С теми, кто сходится на Циммервальде и Кинтале, у нас единая партия”... Делегаты-большевики единогласно одобрили предложение Сталина принять участие в этой встрече”.

“Политическое приближение к меньшевикам лежало в основе широко развившихся объединительных тенденций. В провинции большевики и меньшевики входили в объединенные организации”, – вынужден признать Троцкий.

Объединительные тенденции на местах свидетельствовали о массовом стремлении партийных низов социал-демократии к сплочению. Ибо партийным низам искусственный (из-за ленинского каприза) раскол партии был совершенно чужд и непонятен. – Объективных оснований для раскола не было. Столь ответственный момент истории объективно подталкивал рядовых социалистов к единению... Дай естественным внутрипартийным тенденциям РСДРП самореализоваться, и объединенная революционная демократия явилась бы надежным залогом необратимости демократических завоеваний Революции и полной ее победы. Дело к этому шло, начиная с середины марта, и вполне могло бы стать реальностью. Если бы...

В это самое время в цюрихской квартире Ленин спешно упаковывал чемоданы. По договоренности с германским Генштабом, якобы в обмен на содействие в освобождении немецких военнопленных, большевистская эмиграция во главе с Лениным готовилась к отъезду в Россию через территорию враждебной страны.

“Во время войны Генеральный штаб, конечно, пользовался всевозможными средствами, чтобы прорвать русский фронт, – вспоминал начальник штаба Восточного фронта генерал Гофман. – Одной из этих мер, назовем это удушливыми газами или иначе, и был Ленин. Имперское германское правительство пропустило Ленина в пломбированном вагоне с определенной целью. С нашего согласия Ленин и его друзья должны были разложить русскую армию”. Примерно то же самое утверждал командующий Восточным фронтом – “военный мозг нации” – Людендорф: “Наше правительство, послав Ленина в Россию, взяло на себя огромную ответственность! Это путешествие оправдывалось с военной точки зрения: Россию нужно было повалить”.

"Со стороны Людендорфа, – пишет Троцкий, – это была авантюра, вытекавшая из тяжкого военного положения Германии. Ленин воспользовался расчетами Людендорфа, имея при этом свой расчет. Людендорф говорил себе: Ленин опрокинет патриотов, а потом я задушу Ленина и его друзей. Ленин говорил себе: я проеду в вагоне Людендорфа, а за услугу расплачусь с ним по-своему".

Для большевистского вождя все безнравственные средства морально оправданы, если они служат, в его понимании, “высокой цели освобождения мирового пролетариата от оков капитализма”. Кайзеровский режим, предусмотрительно упрятав своих леворадикальных социалистов (Либкнехта, Люксембург, Цеткин, Иогихеса, Мархлевского и др.) в тюрьмы, услужливо предоставил возможность проезда российским смутьянам с Лениным во главе на их родину, не задумываясь о далеко идущих последствиях. Немецкие военначальники позже глубоко раскаивались в содействии Ленину.

“Верьте моему честному слову, слову генерала германской службы, – уверял Гофман, – что, невзирая на то, что Ленин и Троцкий в свое время оказали нам неоценимую услугу, буде мы знали или предвидели бы последствия, которые принесет человечеству наше содействие по отправке их в Россию, мы никогда, ни под каким видом не вошли бы с ними ни в какие соглашения, но тогда мы не учли последствий”.

А Владимир Ильич, тем временем, озадачен вопросом: с каким теоретическим багажом он явится к своей пастве в России?..

Предложить прежнюю программу-минимум “трех китов” – демократическая республика, конфискация помещичьей собственности, 8-часовой рабочий день...

Но эта программа уже выполняется революционной властью вне его присутствия и совершенно независимо от его воли.

Явить народу старую программу-минимум – значит невольно войти в союз с советской демократией и совместно с ней работать во благо революционной России... Это же (ужас!) – слияние РСДРП воедино...

О, нет! – этому не бывать!

Ему, Ульянову, следовательно, надо предложить нечто большее, чем старая большевистская программа. Марксизм – не догма: “Старые “формулы”, например, большевизма надо уметь дополнить и исправить”, – вдруг заговорил Ленин. Дабы оторваться и отмежеваться от демократических социалистов – меньшевиков и эсеров. – Зачислить их в категорию врагов большевизма. А посему Владимир Ильич по дороге в Россию спешно набрасывает эклектическую галиматью “Апрельских тезисов” – 10 заповедей самозваного лжемессии:

1. “В нашем отношении к войне... недопустимы ни малейшие уступки «революционному оборончеству»... Кончить войну истинно демократическим, не насильническим, миром нельзя без свержения капитала”.

2. “...Переход от первого этапа революции... ко второму ее этапу...”

3. “Никакой поддержки Временному правительству, разъяснение полной лживости всех его обещаний, особенно относительно отказа от аннексий...”

4. “Разъяснение массам, что Совет Р.С.Д. есть единственно возможная форма революционного правительства...”

5. “Не парламентская республика... а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху. ...Совет Р. и С.Д. – шаг к социализму”.

6. “...Конфискация всех помещичьих земель. Национализация всех земель в стране, распоряжение землею местными Советами батрацких и крестьянских депутатов...”

7. “Слияние немедленно всех банков страны в один общенациональный банк и введение контроля над ним со стороны Совета рабочих депутатов”.

8. “Не “введение” социализма... а переход тотчас лишь к контролю со стороны Совета рабочих депутатов за общественным производством и распределением продуктов”.

9. “Партийные задачи:

1) немедленный съезд партии;

2) перемена программы партии:

а) об империализме и империалистической войне;

б) об отношении к государству и наше требование “государства-коммуны”;

в) исправление отсталой программы–минимум;

3) перемена названия партии”.

10. “Обновление Интернационала... Интернационала против социал-шовинистов и против “центра”...

Итак, "программа" готова. – Вперед! – Теперь все узнают, кто таков Ульянов-Ленин!

Вихрем ворвался обуреваемый мессианскими амбициями Владимир Ильич на просторы революционной России...

Он ворвался в Россию с целью тут же, немедленно совершить “вторую революцию” с последующим захватом государственной власти... Дабы использовать российский стартовый плацдарм для принудительного! распространения революции во всемирном масштабе под непременно его!, Ульянова!, началом... Во что бы то ни стало опередить естественный ход событий (и даже масштабно превзойти его) – таковы эгоистические потуги амбициозного самозванца.

Едва ступив на российскую землю, Ильич со свойственной ему самоуверенностью торжественно провозгласил “начало всемирной социалистической революции”, наивно надеясь, что она тут же по его велению свершится...

Показательным является само по себе преднамеренно разыгранное шоу явления самозваного «мессии» революционному народу в первый день его прибытия в Петроград. – Этакий себе “триумфальный въезд Христа в Ерусалим”. Видать не случайно он, Ульянов, для собственного «воскрешения» (или – «второго пришествия») подобрал именно пасхальный день по православному календарю – 3 апреля 1917г.

К феерии “явления” большевистского “Христа” стоит присмотреться повнимательней, ибо только здесь мы увидим подлинного Владимира Ильича, каков он был на самом деле.

Встреча вождя была организована Петроградским комитетом РСДРП(б) по высшему разряду. “По призыву Кронштадтского комитета партии на всех кораблях была объявлена боевая тревога”. Сводный отряд моряков был отправлен в Петроград для встречи. Встреча Ленина с участием нескольких тысяч рабочих, солдат и матросов, с привлечением бронедивизиона, с митинговыми речами и шествием по вечерним улицам Петрограда имела потрясающий эффект. Суханов, которому пришлось быть свидетелем “явления мессии”, рассказывает:

“Толпа перед Финляндским вокзалом запружала всю площадь... Над бесчисленными красными знаменами господствовал великолепный расшитый золотом стяг: “ЦК РСДРП(б)”. Под красными знаменами с оркестрами музыки были выстроены воинские части (командированные усилиями и организационными талантами большевистских партработников)... На платформе было еще более торжественно, чем на площади. По всей длине шпалерами стояли люди – в большинстве воинские части, готовые взять “на к-раул”; через платформу на каждом шагу висели стяги, были устроены арки, разубранные красным с золотом; глаза разбегались среди всевозможных надписей и лозунгов революции, а в конце платформы, куда должен был пристать вагон, расположился оркестр, и с цветами стояли кучкой представители центральных организаций большевистской партии.

Большевики, умея вообще блеснуть организацией, стремясь всегда подчеркнуть внешность, показать товар лицом, пустить пыль в глаза, без лишней скромности, без боязни утрировки, видимо, готовили самый настоящий триумф».

В конце концов, поезд подошел. «Паровоз, как огнедышащий дракон, окутанный клубами пара, с грохотом остановился». «На платформе раздалась громовая “Марсельеза”, послышались приветственные крики...

О! – восклицает Суханов, – это была встреча, достойная не моей жалкой кисти!»

"Трудно словами передать ликование, охватившее всех вокруг, – восторженно рассказывает свидетель церемонии большевик Ф.Н. Самойлов. – Едва Владимир Ильич сошел со ступенек вагона, как его подхватили на руки и понесли сквозь толпу на вокзал". "Заволновалось море голов, – растроганно описывал атмосферу встречи корреспондент "Известий", – прожекторы из края в край освещают площадь, реющие знамена, громадные толпы, кричавшие "ура", приветствовавшие прибывшего старого солдата революции".

Революция с распростертыми объятиями встречала своего «блудного сына»... "В дверях вокзального помещения царских приемов (где в составе делегации Исполкома находился Суханов. – В.К.) показался торжественно спешащий Шляпников в роли церемониймейстера. Без видимой к тому необходимости он хлопотно покрикивал:

– Позвольте, товарищи, позвольте!.. Дайте дорогу! Дайте же дорогу!..

Вслед за Шляпниковым, во главе небольшой кучки людей в “царскую” комнату вокзала вошел или, пожалуй, вбежал Ленин, в круглой шляпе с роскошным букетом в руках (довольно слабо гармонировавшим со всей его фигурой). Добежав до середины комнаты, он внезапно остановился перед Чхеидзе (в качестве официально встречавшего Ульянова советского лица. – В.К.), как будто натолкнувшись на совершенно неожиданное препятствие. И тут Чхеидзе начал было произносить следующую приветственную речь:

– Товарищ Ленин! От имени Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и всей революции мы приветствуем Вас в России... Но мы полагаем, что главной задачей революционной демократии является сейчас защита нашей революции от всяких на нее посягательств как изнутри, так и извне. Мы полагаем, что для этой цели необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей демократии. Мы надеемся, что Вы вместе с нами будете преследовать эти цели...

Чхеидзе замолчал...

Я, – вспоминает Суханов, – растерялся от неожиданности...

Ленин стоял с таким видом, как бы все происходящее ни в малейшей степени его не касалось: осматривался по сторонам, разглядывал потолок “царской” комнаты... А потом, уже совершенно отвернувшись от делегации Исполкома, разразился тирадой:

– Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие!

Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию, приветствовать вас как передовой отряд всемирной пролетарской армии... Грабительская империалистическая война есть начало войны гражданской во всей Европе... Недалек час, когда по призыву нашего товарища Карла Либкнехта (какая “скромность”! – В.К.) народы обратят оружие против своих эксплуататоров капиталистов... Заря всемирной социалистической революции уже занялась. В Германии все кипит... Не нынче-завтра, каждый день может разразиться крах всего европейского империализма. Русская революция, совершенная вами, положила ему начало и открыла новую эпоху...

Да здравствует всемирная социалистическая революция!»

Вот как!..

«Это был не ответ, это не был отклик на весь контекст русской революции, – замечает ошеломленный Суханов. – Весь контекст нашей революции говорил Ленину про Фому, а он прямо из окна запломбированного вагона, никого не спросясь, никого не слушая, ляпнул про Ерему.

Очень было любопытно!

Нам, неотрывно занятым, совершенно поглощенным будничной, черной работой революции, текущими нуждами... – нам вдруг к самим глазам поднесли яркий, ослепляющий, экзотического вида светильник. Голос Ленина, раздавшийся прямо из вагона, был голос извне.

Допустим, Ленин был тысячу раз прав по существу, констатируя начало мировой социалистической революции. Но... недостаточно прокричать здравицу всемирной социалистической революции: надо хорошо знать, надо правильно понимать, какое практическое употребление надлежит сделать из этой идеи в нашей революционной политике. Если этого не понимать и не знать, то прокламирование мировой пролетарской революции носит не только совершенно абстрактный, воздушный, никчемный характер: оно тогда затемняет, путает все реальные перспективы и крайне вредит революционной политике.

Сочтя за благо ограничиться здравицей всемирной революции, и определенно игнорируя конкретную совокупность российских исторических событий, он (Ленин) отнюдь не доказал, что хорошо знает и правильно понимает стоящие перед нами огромные задачи. Пожалуй, ленинский крик из окна вагона даже свидетельствует о противном”.

Итак, явившись к российскому народу, патологически охваченный манией собственного величия Владимир Ильич помпезно возвестил о своей исторической миссии, совершенно не считаясь с мнением и насущными потребностями самих россиян...

Он, Ленин, провозгласил свои мессианские цели, наплевательски отнесшись к представителям советской власти. И это при том, что революционная власть не только не воспрепятствовала приезду большевистского вождя (хотя имела основания это сделать, учитывая сомнительный способ его прибытия в Россию), но и в лице председателя Петроградского Совета меньшевика Чхеидзе официально встретила его с цветами, призвав к единству с советской демократией.

Демонстративно, в прямом смысле, развернувшись (извините) задом к официальному представителю революционной власти, Ильич тем самым беспардонно повернулся задом к Революции...

Довольно таки символично.

Как и – бестактно.

Насколько честолюбивые намерения и цели большевистского вождя шли в разрез с чаяниями революционного народа, свидетельствует хотя бы приветственная в его адрес речь командира флотского экипажа, выразившего от имени моряков пожелание, “чтобы он (Ленин) стал членом Временного правительства”. То есть совместно с российской демократией включился в работу на благо Родины. – Неслыханное оскорбление для тщеславного самозванца.

...”Официальная и публичная часть встречи была окончена, – продолжает рассказывать Суханов. – При новой “Марсельезе”, при криках тысячной толпы, среди красных с золотом знамен, освещаемого прожектором Ленина, подхватив на руки, посадили на броневик..."

"Как сейчас вижу перед собой Ильича высоко над толпой, в распахнутом пальто, с торчащей из кармана кепкой, с поднятой рукой, – патетически повествует большевик Самойлов. – Первыми его словами, обращенными к рабочим, солдатам, матросам, был призыв к борьбе за социалистическую революцию».

Этот «призыв» вызвал далеко не однозначную реакцию слушателей.

"Речь Ленина на Финляндском вокзале о социалистическом характере русской революции произвела на многих руководителей партии впечатление взорвавшейся бомбы", – вынужден признать Троцкий. «Те из них, кто стоял достаточно близко и мог все слышать, подумали, что оратор совсем потерял голову. Каменев, как и остальные большевики, решил, что за десять лет эмиграции Ленин полностью оторвался от реальности. Даже Надежда Константиновна, кажется, усомнилась в его здравомыслии».

Войтинский: «Вместе с другими я был на вокзале при встрече Ленина... Пять минут спустя, отвечая на приветствие Чхеидзе, он уже громил Временное правительство за его преступную империалистическую политику и развивал план превращения всемирной войны во всемирную социальную революцию. Говорил Ленин со своей обычной манерой безграничной уверенности в правильности намеченного пути, с обычной полуснисходительной, полупрезрительной усмешкой по адресу "дурачков", которые этого пути не видят и воображают, будто они делают революцию, тогда как в действительности выполняют обычное дело лакеев империализма. Помню почти всеобщее впечатление недоумения, я сказал бы даже, некоторого конфуза. Но слова Ленина производили впечатление на толпу. Подкупали обычные свойства ленинских речей – простота построения, элементарность доводов, безыскусственность формы и, главное, побеждающая все сомнения уверенность оратора... С его речью почти никто не соглашался. Но об «Ильиче» отзывались восторженно – в особенности, рабочие. Господствующее мнение, насколько я мог уловить, сводилось к тому, что «Ильич» не успел с дороги осмотреться, но это мелочь, а главное:

– Здорово он о буржуазии! Чего там, в самом деле?»

По завершении незабвенной речи "броневик двинулся в предшествии прожектора, в сопровождении оркестра, знамен, рабочих отрядов, воинских частей и огромной “приватной” толпы в большевистскую резиденцию – дворец балерины Кшесинской... С высоты броневика Ленин “служил литию” чуть ли не на каждом перекрестке, обращаясь с новыми речами все к новым и новым толпам. Процессия двигалась медленно. Триумф, – утверждает Суханов, – вышел блестящим и даже довольно символическим”.

Антураж встречи вполне мог вскружить голову Владимиру Ильичу, жаждущему изо всех сил вписать себя в историю на вечные времена в качестве вселенского мессии...

Не была ли обманчива эйфория встречи?..

Суханов свидетельствует (события того же памятного вечера у дворца Кшесинской):

“Перед домом стояла толпа, а с балкона второго этажа говорил речь уже охрипший Ленин...

– ...Грабители-капиталисты, – слышалось с балкона. – ...Истребление народов Европы ради наживы кучки эксплуататоров... Защита отечества – это значит защита одних капиталистов против других...

– Вот такого бы за это на штыки поднять, – вдруг раздалось из группы “чествователей”-солдат, живо реагировавших на слова с балкона. – А?.. Что говорит!.. Слышь, что говорит!.. Вот за это ему немец-то... Кабы тут был, кабы сошел, надо бы ему показать!.. Эх, надо бы ему!..

Подобные выступления Ленина, совершенно “беспардонные”, лишенные всякой самой элементарной дипломатии, всякого учета конкретной обстановки и солдатской психологии, были о двух концах, – аналитически рассуждает Суханов. – Они могли теперь двинуть вперед воспитание солдатской массы... Но едва ли не больше было шансов, что своей оголенностью и топорностью подобные выступления сорвут наметившийся перелом и сильно повредят делу.

Очень скоро, сориентировавшись в обстановке, Ленин это понял, приспособился и пошел по дипломатическому пути, щедро уснащая свои речи оговорками и фиговыми листками: “Разве мы говорим, что войну можно кончить немедленно?”, “Мы никогда не говорили, что нужно воткнуть штыки в землю” и т.п. Но сейчас Ленин рубил сплеча и говорил без всяких тонкостей и прикрытий”.

«Вообще, – продолжает Суханов, – Ленин, с его сокрушительной максималистской агитацией, несомненно, приехал уже на «готовое». К тому времени, как Ленин объявился среди масс, уже было сделано самое трудное и самое важное: была нейтрализована стихия, которая смела бы Ленина, если бы он «сунулся» к ней раньше со своими радикальными, оголенными призывами».

В настоящий же момент экспрессивный вождь торжествовал в своем мессианском амплуа...

Воодушевленный встречей Владимир Ильич в ту самую ночь в большевистском штабе – дворце Кшесинской – произнес речь, которая на петроградские кадры большевизма произвела, по выражению Троцкого, “впечатление испуга”.

“Мне не забыть той громоподобной речи, потрясшей и изумившей не одного меня, случайно забредшего еретика, но и всех правоверных, – вспоминает Суханов. – Я утверждаю, что никто не ожидал ничего подобного. Казалось, из своих логовищ поднялись все стихии и дух всесокрушения, не ведая ни преград, ни сомнений, ни людских трудностей, ни людских расчетов, носится по зале Кшесинской над головами зачарованных учеников”.

«Перед нами маленький человек с блестящим лысым черепом, с глазами-щелками, с широким, размашистым жестом. Говорит, посмеиваясь, переступая с ноги на ногу, наклоняясь всем корпусом то в одну, то в другую сторону, будто танцуя на месте», – таким запомнился Ильич в момент доклада одному из его слушателей – В.С. Войтинскому.

“Ленин, – согласно утверждению Суханова, – вообще очень хороший оратор. – Не оратор законченной, круглой фразы, или яркого образа, или захватывающего пафоса, или острого словца, – но оратор огромного напора, силы, разлагающий тут же, на глазах слушателя, сложные системы на простейшие, общедоступные элементы и долбящий ими, долбящий, долбящий по головам слушателей до бесчувствия, до приведения их к покорности, до взятия в плен”.

Троцкий: «Не успели отзвучать слова последнего приветствия, как необычный гость обрушился на аудиторию водопадом страстной мысли, которая слишком часто звучала как бичевание». Аудитория, с точки зрения вождя, заслуживала того: в его отсутствие неправильно! она представляла себе первоочередные задачи... После 10-ти летней эмиграции он, Ленин, впервые прибыв на Родину, лучше других знает как “обустроить Россию”.

И не только Россию...

“Начал Ленин с “всемирной социалистической революции”, готовой разразиться в результате мировой войны. Кризис империализма, выраженный в войне, может быть разрешен только социализмом. Империалистическая война не может не перейти в войну гражданскую. И она может быть закончена только войной гражданской, только всемирной социалистической революцией”. – Анафема тому!, анафема всем!, кто посмеет ему, Ульянову, в этом воспротивиться!

«Большая часть его доклада, – свидетельствует Войтинский, – была посвящена обоснованию двух лозунгов: «Ни малейших уступок революционному оборончеству! Никакой поддержки Временному правительству!». – Прочь диалог и сотрудничество!

“Ленин резко отгородился от советского большинства, отбросив его во враждебный лагерь, – пишет Троцкий. – Одного этого в те времена было достаточно, чтобы у слушателя закружилась голова!”.

“Революционно-оборонческий” Совет, руководимый оппортунистами, социал-патриотами, русскими шейдемановцами, может быть, – по мнению Ленина, – только орудием буржуазии... Все эти “социалисты” – народ заведомо и давно отпетый. Обо всех этих группах нельзя допускать и мысли, как о возможных соратниках, союзниках, товарищах... Только циммервальдская левая стоит на страже пролетарских интересов и всемирной революции. Остальные – те же оппортунисты, говорящие хорошие слова, а на деле... предающие дело социализма и пролетарских масс».

«Банкротство всемирного социализма – факт непреложный, – назойливо продолжал заклинать большевистский вождь. – Социал-предатели, лакеи империализма превосходно это понимают и лишь скрывают правду от народных масс. А не понимают этого лишь жалкие болтуны, дурачки... И, будто загоняя гвозди в сознание слушателей, Ленин с подчеркнутой резкостью говорит о социалистическом Интернационале как о смердящем трупе, отравляющем воздух».

«Современный “социализм” – это враг международного пролетариата. И само имя социал-демократии осквернено и запятнано. С ним нельзя иметь ничего общего. Надо немедля отряхнуть от ног своих прах социал-демократии, сбросить “грязное белье” и назваться “коммунистической партией”, – неистово убеждал оратор своих слушателей.

Яростно набросился Ильич на редакцию партийного органа:

– ...Выправить линию “Правды”, колебнувшейся к каутскианству!

Каменеву и Сталину суждено было испытать ураган ленинского негодования по поводу сближения с меньшевиками.

“Он (Ленин) решительным образом напал на тактику, которую проводили руководящие партийные группы и отдельные товарищи до его приезда, – свидетельствует Раскольников. – Он едко высмеял пресловутую формулу поддержки Временного правительства “постольку–поскольку” и провозгласил лозунг: “Никакой поддержки правительству капиталистов!”, одновременно призывая партию к борьбе за передачу власти в руки Советов, за социалистическую революцию”.

...”Не надо нам парламентарной республики, – истерично вопил Ильич, – не надо нам буржуазной демократии, не надо нам никакого правительства, кроме советов рабочих и солдатских депутатов!”

Образованные на базе стачкомов советы, говорит Суханов, «доселе не мыслились сами по себе как государственно-правовой институт; они очень легко могли быть (и уже были) источником власти в революции, но никому не грезились в качестве государственной власти... При таких условиях «правительство Советов» звучало как полнота власти на местах, как отсутствие всякого вообще государства, как схема «свободных» (независимых) рабочих общин»... Недогадливую аудиторию непревзойденный вождь озарил новизной собственной идеи. – Власть советам!

“Ленин издевался над “мирной” политикой Совета: контактными комиссиями не ликвидировать мировой войны»... «Обращаться к Временному правительству с предложением заключить демократический мир – все равно, что обращаться к содержателям публичных домов с проповедью добродетели!», – язвительно упрекнул Ильич своих соратников.

«Аграрную реформу “в законодательном порядке” он отшвырнул так же, как и всю прочую политику Совета. “Организованный захват”, не ожидая ни лучших дней, ни соизволений какого бы то ни было начальства, какой бы то ни было государственной власти, – таково было последнее слово “марксиста”...

Несколькими днями позже Ленин конкретизирует свою аграрную “программу”, доведя ее до «коммунистического» абсурда:

“Партия пролетариата должна призвать крестьян к немедленному, самочинному осуществлению земельного преобразования... Коммуна крестьянству вполне подходит... На это крестьянство должно пойти на девять десятых. ...Для обработки ее (земли) нужно будет, следовательно, устроить коммуну”, – к однозначному выводу пришел Ильич.

“В городах же, на заводах, туманно намечался новый туманный порядок, в котором определенно было только то, что... “вооруженные рабочие” будут стоять у кормила производства, у заводских станков... О феерическом прыжке в социализм – по щучьему веленью, по ленинскому хотенью – отсталой, мужицкой, распыленной, разоренной страны прямо и определенно ничего не сказано было. Был только подход, только намек».

Весь лейтмотив ленинской речи, составлявшей суть “Апрельских тезисов”, сводился к задаче осуществления немедленного “перехода от первого этапа революции ко второму (социалистическому) ее этапу” и распространения ее (революции) за пределы России. «Все привычные формулы, успевшие приобрести за месяц незыблемую, казалось, прочность от бесчисленных повторений, взрывались одна за другой на глазах ошеломленной аудитории», – замечает Троцкий.

«Заключительную часть доклада, – по свидетельству Войтинского, – Ленин посвятил внутренним партийным делам. Перед большевистской партией стоят огромные всемирно-исторические задачи, между тем партийный аппарат расстроен, в рядах большевиков небывалый разброд, поколеблена старая дисциплина, нет былого единства взглядов. Нужно организоваться, собрать экстренный съезд, столковаться, выработать ясную тактику. Но этого мало – надо немедленно пересмотреть программу, ибо старая программа не дает ответа на поставленные жизнью вопросы... Партия, по его плану, должна была вскоре превратиться в железную когорту авангарда всемирной революции. Он чувствовал себя полководцем, собирающим свою старую гвардию и строящим ее в колонны накануне боя, равного которому не знала история».

Всемирно-историческая задача большевистской партии, по Ленину, – это: «Немедленное низвержение власти капитала! Превращение русской революции в революцию всемирную! Превращение политической революции в революцию социальную! Отказ от демократической республики, от старой программы, от старого названия партии! Новая программа, новое название – "Коммунистическая партия"! А главное – новый лозунг – вся власть Советам!..

Впервые со времени приезда в Петроград, – признается Войтинский, – я чувствовал себя на собрании большевистских работников чужим. Вся речь Ленина казалась мне построенной на фантастических, в корень ошибочных посылках, и мне было досадно, что слушатели не замечают этого. В отличие от того, что я испытывал при встречах с "Ильичем" 10 лет тому назад, его аргументация на этот раз не только не подавляла меня, но раздражала своей демагогичностью, я сказал бы даже каким-то презрением к здравому смыслу слушателей, уверенностью, что их можно убедить в чем угодно, лишь бы попасть в тон их тайных желаний.

Ленин обводил ряды товарищей насмешливым взглядом прищуренных глаз. Но когда насмешливый взгляд Ленина остановился на мне, я поднялся и сказал, что считаю его доклад основанным на незнакомстве с положением вещей в России».

...“Ленин кончал свою речь, – пишет Суханов. – За два часа он наговорил много. В этой речи было достаточно и ошеломляющего содержания, и ярких, цветистых красок. Но не было в ней одного, не было в ней анализа объективных предпосылок, анализа социально-экономических условий для социализма в России. И не было не только разработанной, но и намеченной экономической программы... Это был кричащий пробел, зияющая пустота, которая впоследствии была заполнена лозунгами, обращенными к народной стихии: “Грабьте награбленное!” и “Творите социализм снизу, как сами знаете!”... Прений по докладу не было: все были слишком оглушены, и каждому хотелось хоть сколько-нибудь собраться с мыслями.

Я, – вспоминает Суханов, – вышел на улицу, ощущение было такое, будто бы в эту ночь меня колотили по голове цепами”...

Приезд Ленина в Россию совпал с моментом завершения работы Всероссийского совещания 82-х Советов рабочих и солдатских депутатов. Совещание, выразив поддержку центральной власти в лице Петроградского Совета и Временного правительства, приняло крайне важное решение о созыве международной социалистической конференции по вопросу немедленного прекращения войны и заключения демократического мира. Важность решения заключалась в том, что немецкая социал-демократия (при благосклонном отношении германского правительства) созрела для участия в работе такой конференции и с готовностью ждала сигнала на ее созыв. Следовательно, впервые за время мировой войны представилась реальная возможность ее прекращения в ближайшие сроки.

Конструктивное участие в работе совещания приняли делегаты-большевики, голосовавшие “за” как по вопросу о власти, так и по вопросу о созыве международной социалистической конференции. “Все вместе, – удостоверяет Троцкий, – большевики и меньшевики, патриоты и интернационалисты, искали формулу своего отношения к войне”. Формула была найдена на базе положений Циммервальда–Кинталя (платформа левой социал-демократии): немедленный мир без аннексий и контрибуций с признанием права народов на самоопределение.

Всякому нормальному человеку ясно: мир, даже если он плохой, все же лучше войны, какой бы “хорошей” она не была.

Ленину не нужен был мир.

Ему во что бы то ни стало нужна была война!.. – Ее продолжение!..

Дабы реализовать свою бредовую мечту.

Выступая 4-го апреля перед большевистскими делегатами советского Съезда, Владимир Ильич вторично шокировал аудиторию. Бешеным атакам вождя подверглась поддержанная большевиками советская инициатива по прекращению мировой войны:

“...Это – гигантски быстрый переход от дикого насилия к самому тонкому обману!”, – в приступах истерии дал оценку мирным инициативам Ильич.

В качестве аргумента он использует собственный тезис о якобы нереальности отказа от аннексий правительствами воюющих (империалистических) стран. – Преднамеренно до абсурда доведя свой аргумент: “Аннексия, – в ленинском понимании, – это присоединение всякой страны, отличающейся национальными особенностями, всякое присоединение нации – безразлично, отличается ли она языком, если она чувствует себя другим народом, – против ее желания”.

“Правда” требует от правительства, чтоб оно отказалось от аннексий, – язвительно упрекает соратников Ленин. – Требовать от правительства капиталистов, чтоб оно отказалось от аннексий, – чепуха, вопиющая издевка...”

Еще бы, ведь согласно Ленину, “без аннексий” – это и без захватов, которые были совершены до! нынешней войны”.

А дальше самоуверенный вождь делает заключение:

“Войну можно кончить лишь при полном разрыве с международным капиталом... Кончить войну не насильническим миром нельзя без свержения капитала”.

Вот так:

– К миру – через кровавую бойню гражданской войны!

Беспощадному ленинскому разносу в пух и прах подверглась позиция большевистской партии и по другим направлениям.

“Совещание большевистских делегатов съезда вслед за “Правдой”, – утверждает Троцкий, – ограничивало задачи революции демократическими преобразованиями, осуществляемыми через Учредительное собрание”. – Какой шанс демократизации России!

Ответ Ленина категоричен: “Вся болтовня о том, чтобы заставить Временное правительство созвать Учредительное собрание, – пустая болтовня, сплошной обман!”. – Дудки реформистским иллюзиям!

“Ответственных работников партии новизна ленинского решения коренных проблем революции испугала... Были, однако, и такие, которых ленинские слова просто ошеломили”, – сознается участник совещания Н.И. Подвойский.

Не избежала ленинского разгрома и политика сближения большевиков с меньшевиками.

“Я слышу, что в России идет объединительная тенденция, объединение с оборонцами. Это – предательство социализма!”, – вынес свой безапелляционный вердикт Ульянов-Ленин в завершение очередной громоподобной речи.

“Делегаты, – пишет Троцкий, – переглядывались. Говорили друг другу: засиделся Ильич за границей, не присмотрелся, не разобрался...”

Действительно. Конструктивное сотрудничество большевиков с меньшевиками в дни Всероссийского совещания Советов чрезвычайно сблизило оба социал-демократических крыла. На почве общих подходов во внутренней и внешней политике усилились объединительные тенденции. Большевики и меньшевики вплотную подошли к воссозданию единой РСДРП. И это в то время, когда отношение вождя к данному вопросу было уже известно партийным верхам.

“Примиренчество и объединенчество есть вреднейшая вещь для рабочей партии в России, не только идиотизм, но и гибель партии”, – назойливо предостерегал Ильич своих соратников еще из-за рубежа.

Тем не менее, ЦК большевиков стоял на своем.

Вопросу объединения двух частей социал-демократии посвящалось объединенное большевистско-меньшевистское собрание 4 апреля – совместное заседание всех социал-демократов, считавших насущной задачей момента объединение всех течений социал-демократии в единую партию (путем объединительного съезда), продиктованного “огромной тягой к объединению социал-демократии, проявленной провинциальными работниками”. Но и оно не обошлось без распираемого амбициями большевистского вождя с его очередной ошеломляющей речью...

Троцкий: “Через час (после большевистского совещания) Ленин вынужден был повторить свою речь на заранее назначенном общем собрании большевиков и меньшевиков, где она большинству слушателей показалась чем-то средним между издевательством и бредом”.

“Само его (Ленина) появление показало, что “единству”, о котором говорили меньшевики, не бывать”, – свидетельствует Подвойский.

Суханов: “На объединительном совещании Ленин явился прямым воплощением раскола, и весь смысл его выступления сводился к похоронам по первому разряду идеи объединения».

– «Никогда!», – истерично вскрикнул Ильич в ответ на миролюбивый жест – призыв Церетели к сотрудничеству.

«Аудитория, – по словам Суханова, – была не только ошеломлена, не только разводила руками: с каждым новым словом Ленина она преисполнялась негодованием. Стали раздаваться протесты и крики возмущения. Дело было не только в неуместности такого всеоплевывающего выступления на объединительном собрании: дело было и в том, что вместе с идеей объединения здесь оплевывались основы социал-демократической программы в марксистской теории. Помню Богданова (видный меньшевик, отошедший от большевиков)...

“Ведь это бред, – прервал он Ленина, – это бред сумасшедшего!.. Стыдно аплодировать этой галиматье, – кричал он, обращаясь к аудитории, бледный от гнева и презрения. – Вы позорите себя!.. Марксисты!”

“Более снисходительные, – пишет Троцкий, – пожимали плечами. Этот человек явно с луны свалился”. Согласно Антонову-Овсиенко, «Он (Ленин) ошарашил своим выступлением!.. – И врагов, и друзей”.

Тут же, на этом собрании, меньшевик И.П. Гольденберг дал историческую оценку докладу вождя большевистской партии:

«Не все отдают себе отчет в том, что произошло здесь, – говорил он медленно, отчеканивая слова. – Здесь, с этой кафедры, водружено сегодня над Россией знамя гражданской войны! Здесь тов. Ленин выдвинул свою кандидатуру на пустовавший в течение полувека престол апостола мировой анархии Михаила Бакунина!»

О! – как был прав Иосиф Петрович!

«Лидер партии большевиков в тот день возвестил свою программу, которой потом суждено было погубить русскую революцию», – справедливо резюмирует эсер Зензинов.

Презентацией “Апрельских тезисов” на объединенном совещании РСДРП 4 апреля большевистский вождь не просто замахнулся на классический марксизм. Он, по словам Троцкого, “объявил войну февральскому режиму”. – То есть демократической Революции.

Замахнувшись на Революцию, Ленин внес замешательство и разброд в стан революционной демократии, похоронил навсегда наметившуюся было объединительную тенденцию социалистического движения...

В ответ на отчаянные призывы меньшевистских лидеров (Гольденберга, Войтинского, Чхеидзе, Церетели, Дана, Стеклова, Ларина и др.) к объединению социал-демократии в единую партию, Ленин, изначально заняв обструкционистскую позицию, выступил с резким возражением и призвал большевиков покинуть собрание до его окончания. “При этом от имени ЦК было сделано заявление, что ни в каких объединительных попытках большевики принимать участия не будут”.

Это был первый удар в спину Февральской революции, во многом предрешивший ход дальнейших событий. Воспаленный манией властолюбия Ильич преисполнен был решимости изо всех сил рваться к заветной цели, бесцеремонно срывая наметившийся было процесс единения революционного фронта, тем самым заранее обрекая Революцию на поражение.

“Само собой разумеется, – продолжает Суханов, – что порядок дня, выработанный инициаторами собрания пошел насмарку. Все дальнейшие речи были целиком посвящены Ленину... Собрание распылилось; серьезное обсуждение было сорвано.

Ленин не воспользовался заключительным словом докладчика и, кажется, куда-то исчез. Таково было его обыкновение, для него характерное. Ленин превосходно излагал заранее разработанные темы и хорошо продуманные мысли, но он избегал “рукопашной”, он редко отвечал на сделанные в упор возражения и запросы, предоставляя расхлебывать кашу другим”.

Хорошо знавший Ленина с 1904г. Н. Вольский так характеризовал большевистского вождя:

«Призывая других идти на смертный бой, сам Ленин на этот бой, на баррикаду с ружьем в руках, никогда бы не пошел... Той обычной «гармонии слова и дела», приписываемой Ленину, у него как раз и не было. Он никогда не пошел бы на улицу «драться», сражаться на баррикадах, быть под пулей. Это могли и должны были делать другие люди, попроще, отнюдь не он. В своих произведениях, призывах, воззваниях, он «колет, рубит, режет», его перо дышит ненавистью и презрением к трусости. Можно подумать, что это храбрец, способный на деле показать, как не в «фигуральном», а «в прямом, физическом смысле» нужно вступать в рукопашный бой за свои убеждения. Ничего подобного! Даже из эмигрантских собраний, где пахло начинающейся дракой, Ленин стремглав убегал. Его правилом было «уходить подобру-поздорову» – слова самого Ленина! – от всякой могущей ему грозить опасности”.

Очевидно, так было и в этот раз.

Куда же, интересно, удалился Ильич прямо из совещания?

Он поспешил на заседание им же изрядно оплеванного Исполнительного комитета “с ходатайством покровительства Исполкома и защиты от буржуазной клеветы и травли по поводу “милостей и дружеских услуг Ленину со стороны германских властей”.

Не постыдился!

А реакция советского Исполкома?..

“Ленину тут же (в Исполкоме) было заявлено, что “в желательном ему направлении будут немедленно приняты все меры”...

Ленин же, убедившись, что эта услуга ему обеспечена, отбыл из Исполкома, чтобы больше никогда не появляться там. Он не делил компании с неверными”, – утверждает Суханов.

Еще бы: делить компанию с теми, кто не признает в нем, Ульянове, "непревзойденного гения всех времен и народов" – "вождя мирового пролетариата" – "первооткрывателя новой исторической эпохи"?!..

Получив от Совета гарантии неприкосновенности, окрыленный Ильич со свежим зарядом ядовитой ненависти к социалистической демократии устремился к массам (на балкон Кшесинской в качестве трибуны), “завоевывать их в целях революционного свержения советского большинства вместе с буржуазией”...

Вернее, сначала бросился (на тот же самый балкон) “апеллировать к партийной массе против большевистских горе-вождей”, – поправляет Троцкий. А потом уж...

...”Дело объединения социал-демократии хоть и было предрешено, но, – согласно Суханову, – еще не было сорвано “единым духом” Ленина. Собрание почти единогласно признало необходимость созыва объединенного съезда социал-демократической партии с участием всех ее российских организаций. А затем избрало для этой цели бюро, куда вошли и представители большевистских течений”.

Большевики, таким образом, первоначально не восприняли апрельский бред ленинских идей. Мало того, – дистанцировались от своего не в меру амбициозного вождя. “Апрельские тезисы Ленина не только вызвали изумленное негодование врагов и противников, – вынужден признать Троцкий. – Они оттолкнули ряд старых большевиков в лагерь меньшевизма».

“Ленинские тезисы, – со своей стороны подтверждает Милюков, – окатили холодным душем даже его приверженцев”.

“Ленин вчера совершенно провалился в Совете, – поведал 5 апреля Милюков Палеологу “с сияющим видом”. – Он защищал тезисы пацифизма (Павел Николаевич не удержался от соблазна преднамеренно извратить подлинную суть ленинских тезисов. – В.К.) с такой резкостью, с такой бесцеремонностью, с такой бестактностью, что вынужден был замолчать и уйти освистанным... Он уже теперь не оправится”, – тешился иллюзиями лидер партии кадетов.

Милюков явно испытывал облегчение, ибо не оправдалось предостережение Керенского, который весь предшествующий период "пугал матерых думских зубров: "Вот погодите! Сам Ленин приедет! Вот когда начнется по-настоящему!».

Милюков «сиял»... – Пронесло!

«Первоначальные выступления Ленина казались такими нелепыми и такими явно анархическими, – пишет Деникин, – что вызвали протест не только во всей либеральной, но и в большей части социалистической печати».

Станкевич: “Первое выступление Ленина с его программой показало, что его путь – путь явного безумия... Он выступил на заседании Совета и произнес речь, которая очень обрадовала его противников.

– Человек, говорящий такие глупости, не опасен...

– Хорошо, что он приехал, теперь он весь на виду... Теперь он сам себя опровергает...

Так говорили руководители Исполнительного комитета... Даже сторонники Ленина деликатно открещивались от него в “Правде”, утверждая, что своими крайними лозунгами он доказывает свое незнакомство с реальными условиями русской жизни”.

“Ленин только что приехал, он не знает России”, – уверял один из лидеров меньшевистской партии Ф.И. Дан.

Стеклов: “Речь Ленина состоит из одних абстрактных построений, доказывающих, что русская революция прошла мимо него”.

“Его программа тогда встречена была не столько с негодованием, – вспоминал позже эсер Зензинов, – сколько с насмешками, настолько нелепой и выдуманной казалась она всем”.

“Ленин до такой степени ни для кого не приемлем, что сейчас он совершенно не опасен”, – успокаивал Суханов своих сотоварищей по Исполкому.

Скобелев (меньшевик) оценивал большевистского вождя как “совершенно отпетого человека, стоящего вне движения”.

“Вне революции останется один Ленин, а мы все пойдем своим путем”, – выражал свою уверенность Н.С. Чхеидзе.

"Ленин очень талантливо вбил в былой раскол осиновый клин. Мы все соединимся без него и против его программы, придуманной в вагоне", – говорил Войтинский на совместном заседании РСДРП 4 апреля. Вскоре в центральном меньшевистском печатном органе "Рабочая газета" появилось заявление Войтинского о разрыве с большевиками, которые потеряли всякую связь с идеями революционного марксизма".

“Ленин был признан плохим марксистом, – пишет в своих мемуарах британский посол Бьюкенен. – Он появился публично первый раз на собрании социал-демократической партии и был плохо принят”.

Эсеро-меньшевики в один голос заявляли о появлении нового врага российской революционной демократии – “анархической контрреволюции слева”.

“Снисходительней других, – вынужден признать Троцкий, – отнесся к Ленину в те дни, пожалуй, Керенский, неожиданно заявивший, что хочет побывать у Ленина: “Ведь он живет в совершенно изолированной атмосфере, он ничего не знает, видит все сквозь очки своего фанатизма, около него нет никого, кто бы сколько-нибудь помог ему ориентироваться в том, что происходит”.

В то же время, ознакомившись с “Апрельскими тезисами”, Керенский пророчески заявил:

– Контрреволюция в России придет через левую дверь.

Не менее прозорливым оказался Палеолог: “Приезд Ленина представляется мне самым опасным испытанием, какому может подвергнуться русская Революция”. А Терещенко уже тогда подметил деструктивное влияние большевистского вождя на политику Совета: “Совет напуган анархическими речами Ленина и стал более уступчивым”.

«Крайний анархист или социалист по имени Ленин выступает с неистовыми речами, укрепляя тем самым правительство; ему умышленно дают продолжать и в подходящий момент вышлют», – телеграфировал в Вашингтон посол США Давид Френсис.

«Апрельским бредом» назвал ленинские тезисы патриарх российской социал-демократии Г.В. Плеханов по признанию самого Ленина.

«Плеханов назвал в "Единстве" эту речь "бредовой", и такой, действительно, показалась она многим слушателям», – подтверждает Войтинский.

А что же большевики?

“Настоящие, фракционные большевики также не стеснялись толковать об “абстрактности” Ленина”, – пишет Суханов.

«Многих большевиков буквально ошеломил разработанный Лениным дерзкий план и повергло в смятение казавшееся ошибочным объяснение сложившейся в России ситуации».

“Тезисы Ленина произвели впечатление разорвавшейся бомбы... В тот день (4 апреля) т. Ленин не нашел сторонников даже в наших рядах”. – Так говорил член Петроградского комитета РСДРП(б), один из организаторов встречи вождя В.Н. Залежский.

“В первые дни по приезде, – свидетельствует Суханов, – его (Ленина) полная изоляция среди всех сознательных партийных товарищей не подлежит ни малейшему сомнению”. “Даже его товарищи по партии, большевики, – подтверждает Зензинов, – в смущении отвернулись тогда от него”. Авторы этих отзывов, – отмечает Троцкий, – встречались с руководящими большевиками ежедневно в Исполнительном комитете и имели сведения из первых рук”.

«Из протокольных записей ЦК РСДРП(б) 6 апреля видно, что Г.Е. Зиновьев (ближайший соратник) не разделял точку зрения В.И. Ленина, утверждая, что социалистическая революция в России преждевременна».

«Апрельские тезисы – это личное мнение Ленина», – вынес свое заключение Л.Б. Каменев на страницах газеты «Правда», пытаясь отмежеваться от своего патрона.

“Когда “Апрельские тезисы” обсуждались 6 апреля на заседании Русского бюро ЦК РСДРП(б), Сталин (как свидетельствуют протокольные записи) выступил против них”. «В протоколах ЦК зафиксированы следующие его слова: «Схема, но нет фактов, а потому не удовлетворяет».

«Сталин и другие «практики-большевики» до революции 1917г. полагали, что между буржуазной и социалистической революциями будет длительный перерыв... Возможно, этим объясняется тот факт, что поначалу и Сталин, и многие другие воспротивились стратегии, которую тогда отстаивал Ленин».

“Ленинская установка была в тот период – до 4 апреля 1917г. – его личной, его единоличной установкой. Никто из руководителей партии, находившихся в России, – ни один! – и в мыслях не имел курса на диктатуру пролетариата, на социалистическую революцию. Партийное совещание, собравшее накануне приезда Ленина несколько десятков большевиков, показало, что никто не шел дальше демократии. Не только способности предвидения, но и чутья не обнаружил ни один – ни один! – из нынешних руководителей. Ни один из них в марте 1917г. не пошел дальше позиции левого мелкобуржуазного демократа”, – уверяет Лев Троцкий, пытаясь доказать свою монополию на верность ленинизму.

Сам Ленин вынужден был признать факт внесенной им растерянности в ряды собственной партии: “И тезисы, и доклад мой вызвали разногласия в среде самих большевиков и в самой редакции “Правды”.

Суханов: “8-го апреля в “Правде” были напечатаны в виде фельетона знаменитые “тезисы” Ленина. Они содержали резюме его новой доктрины, изложенной в его речах... Не было в тезисах того же, чего не было и в речах: экономической программы и марксистского анализа объективных условий нашей революции».

«Тезисы Ленина, – пишет Троцкий, – были опубликованы от его собственного, и только от его имени. Центральные учреждения партии встретили их с враждебностью, которая сменялась только недоумением. Никто – ни организация, ни группа, ни лицо – не присоединил к ним своей подписи. Даже Зиновьев, который вместе с Лениным прибыл из-за границы, где мысль его в течение десяти лет формировалась под непосредственным и повседневным влиянием Ленина, молча отошел в сторону».

Суханов однозначно разделяет мнение Троцкого: «Тезисы были опубликованы от личного имени Ленина: к нему не примкнула ни одна большевистская организация, ни одна группа, ни даже отдельные лица. И редакция “Правды”, со своей стороны, сочла необходимым подчеркнуть изолированность Ленина и свою независимость от него”.

“Что касается общей схемы тов. Ленина, – говорилось в редакционном комментарии “Правды” к опубликованным ленинским “тезисам”, – то она представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитывает на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую”.

Социалистическая революция в России не была самоцелью Ульянова-Ленина. Он жаждал стать творцом глобального социалистического переворота, опершись на Россию – страну отсталую. “Россия – крестьянская страна, одна из самых отсталых европейских стран. Непосредственно в ней не может победить тотчас социализм, – признавал Ленин в письме к швейцарским социалистам. – Но крестьянский характер страны... может придать громадный размах буржуазно-демократической революции в России и сделать из нашей революции пролог всемирной социалистической революции, ступеньку к ней”.

Вот куда метил Владимир Ильич!

“Для большевиков, – пишет Бюкенен, – не было ни родины, ни патриотизма, и Россия была лишь пешкой в той игре, которую играл Ленин. Для осуществления его мечты о мировой революции война, которую вела Россия против Германии, должна была превратиться в гражданскую войну внутри страны”.

Свою сокровенную мечту большевистский вождь имел неосторожность откровенно поведать Г.А. Соломону (своему старому приятелю) вскоре после Октябрьского переворота.

– Скажите мне, Владимир Ильич, как старому товарищу, – обращаясь к Ленину, вознамерился задать вопрос Георгий Александрович, – что тут делается? Неужели это ставка на социализм, на остров «Утопия», только в колоссальном размере? Я ничего не понимаю...

– Никакого острова «Утопия» здесь нет, – резко ответил он (Ленин) тоном очень властным. – Дело идет о создании социалистического государства... Отныне Россия будет первым государством с осуществленным в ней социалистическим строем... А!.. Вы пожимаете плечами! Ну, так вот, удивляйтесь еще больше! Дело не в России, на нее, господа хорошие, мне наплевать, – это только этап, через который мы проходим к мировой революции!..

Я, – вспоминает Соломон, – невольно улыбнулся. Он скосил на меня свои маленькие узкие глаза монгольского типа с горевшим в них злым ироническим огоньком...

– И не думайте мне возражать! – вскрикнул он, замахав на меня руками. – Это ни к чему! Меня вам и Красину с его постепенством или, что то же самое, с его «естественной эволюцией», господа хорошие, не переубедить! Мы забираем и заберем как можно левее!!..

Улучив минуту, когда он на миг смолк, точно захлебнувшись своими собственными словами, я поспешил возразить ему:

– Все это очень хорошо... Но вы забываете закон реакции, этот чисто механический закон...

– И прекрасно! – воскликнул Ленин. – Прекрасно, пусть так, но в таком случае это говорит только за то, что надо еще левее забирать!.. И не нам, старым революционерам, бояться этого эксперимента и закона реакции. Мы будем бороться также и с ним, с этим законом!.. – И мы победим! Мы всколыхнем весь мир!.. – закончил он как на митинге.

Беседа с Лениным произвела на меня самое удручающее впечатление. Это был сплошной максималистский бред, – сознается Георгий Александрович. Елизаров М.Т. – свояк Ильича, – заприметив смущенного от беседы с его шурином Соломона, отважился спросить:

– Что, небось Володя загонял вас своей мировой революцией?.. Черт знает что такое!.. Ведь умный человек, а такую чушь порет!.. Чертям тошно!

Было бы смешно и комично, если бы «Володина чушь» не принесла столько горя человечеству...

Несомненно, европейская революция стояла на повестке дня тех времен. Европа была беременна демократическим Февралем. Европейские страны в соответствии с естественными процессами развития вот-вот должны были разродиться серией антимонархических революций... Для Ульянова-Ленина этого недостаточно (ибо демократические революции не сулили ему ни власти, ни всемирной славы). Своим разнузданным экстремизмом он нацелился, грубо изнасиловав совсем еще юную российскую Революцию, побудить кроваво-патологические роды им же надуманного, исключительно под свои эгоистические интересы, авторитарно-тоталитарного Октября, а затем еще и клонировать свое уродливое детище во всемирном масштабе – вопреки объективным потребностям социального прогресса, вопреки элементарному здравому смыслу. А это чудовищное преступление против природы, которое не могло пройти бесследно для дальнейшего развития. «Октябрьский выкидыш» большевизма, как продукт апрельских бредней Ильича, – это подлинная цивилизационная трагедия.

“Апрельские тезисы”, повергшие в шок видных социалистов, были бесцеремонным покушением на марксизм, согласно которому коммунистическая революция должна была бы победить сначала в передовых, промышленно развитых странах, а потом уж распространиться на страны отсталые в своем развитии. Ленин же, решив, очевидно, что он хитрее природы и умнее Маркса, вознамерился в архаичной стране перескочить капиталистическую стадию развития... сразу в придуманный его нездоровым воображением гротескный «социализм», с тем, чтобы принудительно навязать сие «счастье» всему миру. (Маркс от ленинской новации небось в гробу перевернулся).

О каком “социализме” могла идти речь в условиях абсолютного преобладания аграрно-патриархального уклада в экономике России? Это же, по сути, докапиталистическая стадия. Какова могла быть “диктатура пролетариата” при наличии всего лишь 2-х млн. промышленных рабочих 170-ти миллионной крестьянской страны?.. – Да и то, благодаря, главным образом, присутствию иностранного капитала.

Бред ленинских идей осознали многие приверженцы марксистского учения сразу же, как только Ильич представил свои «Апрельские тезисы».

“Ленин своими тезисами разрушает марксизм», – заявлял Церетели, потрясая цитатой из работы Энгельса «Крестьянская война в Германии», где говорилось, что класс, рано захвативший власть, гибнет». «Коммунистические доктрины, проповедуемые Лениным, лишают социалистов почвы», – констатировал Керенский.

“Апрельские тезисы” однозначно шли вопреки марксизму, попирая его формационную концепцию... “Апрельские тезисы” опровергали ранее пропагандируемую им же (Ульяновым) большевистскую программу-минимум, игнорируя объективные условия российской действительности... “До 1917г., – утверждает Троцкий, – партия вообще не допускала мысли, чтобы пролетарская революция могла совершиться в России раньше, чем на Западе”.

И тут вдруг...

"На верхушке партии в течение апреля месяца обвиняли Ленина в троцкизме", – свидетельствует Лев Бронштейн, самодовольно тут же подтверждая: «Не мудрено, если апрельские тезисы Ленина осуждались как троцкистские».

Проверим, насколько Ильич подхватил вирус "троцкизма".

"Самостоятельно Россия не может, разумеется, прийти к социализму. Но, открыв эру социалистических преобразований, она может дать толчок социалистическому развитию Европы и таким образом прийти к социализму на буксире передовых стран", – такова была идейная установка Льва Троцкого.

Поразительная идентичность позиций.

"Отнюдь не признавая своих интеллектуальных долгов перед Троцким, – пишет Роберт Слассер, – Ленин выдвинул поразительно сходную теорию "перманентной революции".

Не потому ли партия пришла в замешательство от троцкистской идеи своего вождя (помимо ее несовместимости с марксизмом), что он на глазах своих сотоварищей бешено хаял, очернял и оплевывал ее автора – «Каутскианца», "Балалайкина", "Иудушку", «Проходимца», «Свинью», «Подлейшего карьериста»... – и все его идеи весь предшествующий период?.. За всю оставшуюся жизнь, кстати, Ильич, приняв (по сути) на вооружение "троцкизм", ни разу не воздал должное своему соратнику за его идею "перманентной мировой революции".

Вот уж эгоизм!

В своих эгоистических интересах Ульянов не останавливался ни перед какими идеологическими выкрутасами. А в ответ на недоумение соратников – замусоленный ленинский "аргумент": те якобы ничего не смыслят в марксистской диалектике.

В 1916г. – в разгар антиленинских настроений – в парижской газете "Наше эхо" будущий Нарком финансов и Председатель ОГПУ Менжинский В.Р. (член РСДРП с 1902г., участник штурма Зимнего, член сталинского ЦК), характеризуя большевистского вождя, писал:

"Ленин – это политический иезуит, который в течение многих лет лепит из марксизма все, что ему нужно для данного момента. Ныне он уж совершенно запутался в своих теориях... Ленин – это незаконнорожденное дитя русского абсолютизма, считающий себя единственным претендентом на русский престол, когда тот станет вакантным... Если он когда-нибудь получит власть, то наделает глупостей не меньше, чем Павел 1".

Как показала последующая практика, беспокойство марксистских авторитетов было вполне обоснованным. Определение Керенского – «Большевизм – это социализм нищеты и голода» – станет атрибутом социального эксперимента в большевистском исполнении. Ленинский эксперимент опорочит марксистскую идею социализма на века. "Рабочие не только вынуждены будут дорогой ценой расплачиваться за большевистскую политику анархии, но... когда ужасные последствия этой политики станут очевидными, само имя социализма, которым злоупотребляют большевики, станет ненавистно миллионам трудящихся", – пророчил в те времена Федор Ильич Дан.

Так оно и сталось. – Святая правда!

В юбилейном докладе «Международный характер Октябрьской революции» в ноябре 1927г. Сталин бахвалился: "Раньше, до победы диктатуры пролетариата в СССР, социал-демократы и реформисты могли щеголять знаменем марксизма, кокетничать с Марксом и Энгельсом... Теперь, после победы диктатуры пролетариата в СССР, когда все поняли, к чему ведет марксизм и что может означать его победа, социал-демократы и реформисты... предпочитают отмежеваться от марксизма»… «Вождь народов» предпочел умолчать, что, на самом то деле, от «социализма» в ленинском исполнении отмежевалось преобладающее большинство европейского и мирового пролетариата. Более того, – повернулось лицом в сторону антисоветской реакции... Вот почва, на которой проросли корни фашизма!

Апрельский бред оторванного от жизни схоласта при попытке реализации имел далеко идущие трагические последствия, на многие десятилетия вперед и в глобальном масштабе. Ощущаемые, кстати, и поныне...

Почему, казалось бы, верный марксист В.И. Ульянов (Маркса Ленин понимал буквально) пустился на столь безумную импровизацию?..

Причину стоит искать, прежде всего, в самом марксизме, – мировоззрении хотя и претендующем на научную достоверность, но все же довольно сыром и, в известной степени, утопическом (взять хотя бы так наз. “научный коммунизм”). Массово взбудоражив умы и души, но не дав достаточно четкого ответа на поднятые вопросы, марксизм остался открытым для бредовых импровизаций его сумасшедшими последователями.

Однако, главная причина ленинской импровизации – абсолютная! вера ее автора в осуществимость схематических предначертаний Маркса, вера в то, что при любых обстоятельствах, при любой отсебятине марксистская схема сработает. А сработав, – она автоматически вознесет ее реализатора на олимп вселенского мессии – творца глобального коммунистического переворота.

Уверенность эта побуждала Ленина безоглядно идти напролом в реализации своего плана, наживая врагов непримиримой конфронтацией и увлекая сторонников миражем иллюзорных надежд. Ведь ожидаемая им в ближайшее время победоносная европейская революция с лихвой, казалось ему, покроет издержки, окупит щедро выдаваемые направо и налево векселя обещаний.

Главное – начать, провозгласить начало новой исторической эпохи... – А там... неотвратимый ход развития автоматически сделает свое дело: распространит провозглашенный в отсталой стране “социализм” в европейском и мировом масштабе...

Примерно так мог рассуждать Ленин.

А уж роль первооткрывателя эпохи у него, Ульянова-Ленина, потом никто не отнимет. – Он останется с ней во веки веков.

Осуществить “октябрьскую революцию” в апреле Ульянову, как того он жаждал, не удалось. Врата в коммунистическое “царствие небесное” не отворились перед большевистским “Христом”. Иллюзорные надежды библиотечного мечтателя разбились о реалии российской действительности. От него и его бредовых идей – “Апрельских тезисов”, в корне противоречащих марксизму, – казалось, отвернулись все, даже его ближайшие соратники по партии...

Полное фиаско Ильича.

Казалось бы, Ульянов должен был извлечь урок из результатов своей позорно провалившейся миссии. Казалось бы, проще простого осознать: максимум сделать для возбуждения революции в Европе (если уж он того хотел) – это поработать во благо революционной России, дабы как можно выше поднять величественное знамя российской Революции в качестве яркого примера для подражания в глазах европейских народов, как можно больше популяризировать революционную идею среди европейцев на примере успешного демократического преобразования бывшей империи...

Увы... Вместо революционного знамени России перед лицом Европы, Ленин, – по меткому определению вышеназванного советского лидера, – “водрузил знамя гражданской войны в стане революционной демократии”.

Потерпев неудачу в попытке сходу осуществить “вторую революцию”, Ленин неутомимо, упорно, настырно приступил к активной раскольнической деятельности. Объектом свирепых атак большевистского вождя стало единство революционной демократии. Демократические социалисты вынуждены были навсегда распрощаться с надеждами на объединение российской социал-демократии в единую партию уже на второй день пребывания Ильича в России.

«Расходясь с собрания (4 апреля. – В.К.), – с досадой вспоминает Войтинский, – все мы чувствовали, что ничего из объединительной затеи не выйдет: теперь не могло быть никаких иллюзий относительно "единого фронта революционной демократии", как мы его представляли себе еще 3-4 дня тому назад. Против политики, которую приняло Всероссийское совещание Советов, теперь выдвигалась иная политическая линия, в корне ее отрицавшая. Предстояла борьба между течениями, из которых каждое стремилось – да и не могло не стремиться – закрепить за собой руководство революционной демократией. Борьба этих двух течений должна была составить главное содержание последующего периода революции».

Первое, чего реально добился Ленин по прибытии в Россию, это сорвал уже наметившееся было объединение российской социал-демократии в единую РСДРП. Сорвал вопреки воле и требованию широких партийных масс, вопреки намерениям ближайших своих сподвижников. – Вопреки, наконец, интересам Революции.

“Революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства” уже осуществилась в русской революции”, – вынужден был признать большевистский вождь.

Этого, однако, для него недостаточно, и он идет дальше:

– На очереди дня уже иная, новая задача: раскол пролетарских (антиоборонческих, интернационалистских, “коммунистических”, стоящих за переход к коммуне) элементов внутри этой диктатуры и элементов мелкохозяйских или мелкобуржуазных (Чхеидзе, Церетели, Стеклов, социалисты-революционеры и пр. и пр. революционные оборонцы, противники движения по пути к коммуне...);

– На очереди дня – решительная, бесповоротная размежевка с Луи Бланами, Чхеидзе, Церетели, Стекловыми, партией ОК, партией с.-р. и т.п. и т.п.

В своей деструктивной активности бесноватый вождь не унимается. С нарастающим остервенением он обрабатывает собственную партию, натравливая ее против советской демократии:

– Об объединении социал-демократов в России не может быть и речи...

– Малейшая мысль о блоке с мелкой буржуазией... это – предательство социализма...

– Не объединение с этими мелкими буржуа (Чхеидзе, Стеклов, Церетели), а разбитие этой социал-демократии, губящей революцию пролетариата, – неустанно вновь и вновь продолжал заклинать Ильич, свирепо атакуя революционную демократию.

Свои эгоистические интересы большевистский вождь ставит выше интересов революционного движения, выше интересов Революции... Ценою раскола в стане революционно-демократических сил и последующего их ослабления он издали обеспечивал реализацию своих маниакально-властолюбивых целей.

Разрушительная (хочется сказать, контрреволюционная) активность Ленина поражает. Даже кадетская “Речь” не удержалась: “Наши “правдисты” всячески подрывают единство революционной России”.

Это была подлинная трагедия Революции.

Это было великим бедствием революционного движения...

Пытаясь внести раскол в стан революционной демократии, Ульянов заведомо отделял революционную часть движения от демократической, обрекая тем самым движение в целом на поражение.

Беспардонно-раскольническая суматоха самозваного лжемессии не могла не вызвать бурю законного возмущения в стране. «За одушевленной встречей последовала обратная волна негодования, протеста, уличных шествий с плакатами «Ленина и компанию обратно в Германию!», – свидетельствует Чернов. “Матросы, встречавшие Ленина на Финляндском вокзале, – пишет Троцкий, – заявляли спустя две недели: “Если бы мы знали... какими путями он попал к нам, то вместо восторженных криков “ура” раздались бы наши негодующие возгласы: “Долой, назад в ту страну, через которую ты к нам приехал!”

“Лозунг “Долой Ленина – назад в Германию!” стал достоянием самых широких масс около середины апреля. Он стал крайне популярен среди мещан... и не только пошел по казармам, но и по заводам... “Арестовать Ленина”, затем и “Долой большевиков” – слышалось на каждом перекрестке”, – подтверждает Суханов.

“Возмущение народа против Ленина растет, и войска готовы арестовать его”, – говорил Милюков. Ему вторил Терещенко: “Рабочие разочаровались в Ленине, и последний в недалеком будущем будет арестован”.

Это были не пустые слова...

“Солдатская комиссия Петроградского Совета и Московский солдатский Совет вынесли резолюции о защите от Ленина и его пропаганды. Исполнительная комиссия Совета солдатских депутатов, выступив 16 апреля с осуждением “дезорганизаторской пропаганды ленинцев”, назвала ее “не менее вредной, чем всякая контрреволюционная пропаганда справа”. В то же время комиссия в соответствии с высокими принципами демократии признала “невозможным принимать репрессивные меры против пропаганды, пока она остается лишь пропагандой”.

Советские органы власти отчаянно сдерживали законный порыв солдатских масс к расправе над Лениным... “Волынский полк, корифей 27 февраля, постановил арестовать Ленина, так что Исполнительный комитет счел себя вынужденным принимать против этого свои меры”, – признает Троцкий.

“Ленин в то время не пользовался никаким влиянием в массах и был так ненавидим солдатами, что вынужден был просить Исполком Совета защитить его от эксцессов”, – утверждает Церетели.

“Дело, конечно, не ограничивалось “милостями Вильгельма”, – уточняет Суханов. – Ленина атаковали за прошлое, за настоящие его взгляды, за образ жизни...”

“Масса не восприняла практического значения лозунгов Ленина, – констатирует Станкевич. – Да и сама фигура Ленина производила неприятное впечатление прямым контрастом красивым фигурам Церетели, Плеханова, Авксентьева”.

Немецкий след прибытия Ленина в Россию явился лишь поводом для массового возмущения большевистским вождем. Ведь подобным образом в Россию прибыл не только Ленин, но и ряд других социалистов (в частности, Мартов и Чернов). В отличие от Ленина, однако, последние добросовестно включились в созидательную работу на благо революционной Родины. И они были уважаемыми в народе. Объектом массового негодования оказался один лишь Ульянов...

Всем, кому дороги были идеалы революции, – включая рабочих и солдат, – было совершенно очевидно: раскольническая суета Ульянова – это недобросовестная контрреволюционно-подрывная деятельность – подлый удар в спину Революции... “Репутация большевистского вождя как врага России и революции была быстро упрочена”.

Отсюда волна всеобщего возмущения...

Владимир Ильич, однако, будучи одержимым своей маниакальной идеей, не из тех, кто поступается принципами:

– В России все воют и вопят за “единство” всей РСДРП. Мы, конечно, против...

– Бешеная травля нас за то, что мы против “единства”, а массы за объединение всех социал-демократов. Мы против...

А советская демократия неизменно вновь и вновь ставала на защиту бесноватого вождя-самозванца от народного гнева...

Суханов: «Была пущена в ход широкая контрагитация. Советские «Известия», к тому времени включившие в редакцию Дана, посвятили этому делу внушительную передовицу 17 апреля (от которой всякому иному на месте Ленина-правителя было бы конфузно). “Известия” горячо протестовали против травли Ленина и против борьбы с ним подобными мерами. Они горячо выступали в защиту свободы и достоинства революции. «Разве можно у нас, – писала редакция, – в свободной стране допускать мысль, что вместо открытого спора будет применено насилие к человеку, отдавшему всю жизнь на службу рабочему классу, на службу всем обиженным и угнетенным”.

Войтинский: «Не многого добились правые круги своей ожесточенной кампанией против большевиков и лично против Ленина. Говорилось о пломбированном вагоне, о немецких деньгах, раздавались призывы к расправе с изменниками, с агентами вражеского военного штаба. Был момент, когда эта кампания имела такой успех, что во многих полках большевики не могли показаться на митингах. Но после Всероссийского совещания большевики представляли собой лояльную оппозицию в рядах советской демократии. И естественно было, что Совет в целом поднялся на защиту своего левого крыла. В это время я уже порвал с большевистской партией и вступил в меньшевистскую фракцию Совета. И именно как меньшевик я, как и многие другие, выступал ежедневно на 2-3-х солдатских митингах, защищая большевиков от клеветы, объясняя солдатам, что несогласные с советским большинством товарищи остаются, несмотря на эти разногласия, честными революционерами. В первую половину апреля это была одна из обычных тем на полковых митингах. И Исполнительный комитет был в это время достаточно силен, чтобы своим словом, как щитом, покрыть от ударов справа свою оппозицию».

Деникина трудно заподозрить в предвзятости: «Церетели, – свидетельствует он, – горячо заступается за Ленина: «С Лениным, с его агитацией я не согласен. Но то, что говорит депутат Шульгин, есть клевета на Ленина».

И Совет, и “Известия”, и отдельные меньшевистские лидеры ставали на защиту ненавистного вождя-психопата, рискуя собственной репутацией.

Пригрела революционная власть...

Очевидно демократические социалисты недооценивали Ленина: не сознавали, не осязали той потенциальной опасности, которую Ильич, злобно вынашивая, для них таил. Ленинская подлость и коварство, возможно, находились за пределами нормального человеческого воображения... – Именно в силу своей гениальности.

Советских демократов, надо полагать, обнадеживала изолированность Ленина в своей партии, и они сомневались в его возможностях восстановить в партии свой, казалось, основательно пошатнувшийся авторитет...

“Мы, – признается Суханов, – не допускали, чтобы Ленин остался при своих “абстракциях”. Тем более мы не допускали, чтобы этими абстракциями Ленин мог победить не только революцию, не только все ее активные массы, не только весь Совет, но чтобы он мог победить ими даже своих собственных большевиков.

Казалось, в партии большевиков марксистские устои прочны и незыблемы. Казалось, взбунтовавшемуся лидеру не под силу произвести идейный переворот среди своей паствы. Казалось, большевистская партийная масса основательно ополчилась на защиту от Ленина элементарных основ научного социализма, на защиту от Ленина самого большевизма, самого старого, привычного Ленина...

Увы! Напрасно обольщались многие, и я в том числе... Ленин победил очень скоро и по всей линии. Своих большевиков он заставил целиком воспринять свои “бредовые идеи”.

Как и почему это случилось?”, – задается вопросом Суханов и тут же пытается дать ответ.

“Прежде всего... Ленин есть явление чрезвычайное. Это человек уникальной духовной силы. По своему калибру – это первоклассная мировая величина. Тип же этого деятеля представляет собой исключительно счастливую комбинацию теоретика движения и народного вождя. Я не задумался бы назвать Ленина человеком гениальным, памятуя о том, что заключает в себе понятие гения.

Гений – это, как известно, человек “ненормальный”, у которого голова “не в порядке”. Говоря конкретнее, это сплошь и рядом человек с крайне ограниченной сферой головной работы, в каковой эта работа производится с необычайной силой и продуктивностью. Сплошь и рядом гениальный человек – это человек до крайности узкий, шовинист до мозга костей, не понимающий, не приемлющий, не способный взять в толк самые простые и общедоступные вещи... Таков, несомненно, и был Ленин, психике которого недоступны многие элементарные истины. Отсюда проистекал бесконечный ряд элементарнейших ошибок Ленина как в эпоху его агитации и демагогии, так и в период его диктатуры.

Но зато в известной сфере идей – немногих, «навязчивых идей» – Ленин проявлял такую изумительную силу, такой сверхчеловеческий натиск, что его колоссальное влияние в среде социалистов и революционеров обеспечивалось уже самими свойствами его натуры.

Следующее обстоятельство. Ленин на практике, исторически был монопольным, единым и нераздельным главою партии в течение долгих лет со дня ее возникновения. Большевистская партия – это дело рук Ленина, и притом его одного. Ленин незыблемо стоял на своем посту, целиком определял физиономию партии и ни с кем не делил власти. Между тем иной порядок, иной модус в большевистской партии – без хозяина Ильича – был невозможен; «революция» в партии означала ее разрушение. А для эмансипации не было ни достаточно сил, ни достаточных оснований.

Гениальный Ленин был историческим авторитетом – это одна сторона дела. Другая – та, что, кроме Ленина, в партии не было никого и ничего. Несколько крупных “генералов” без Ленина – ничто, как несколько необъятных планет без солнца. О замене Ленина (отдельными лицами из числа “генералов”) не могло быть и речи. Ни самостоятельного идейного содержания, ни организационной базы, т.е. ни целей, ни возможностей существования у большевистской партии без Ленина быть не могло.

Что касается офицерской партийной массы, то эта масса далеко не отличалась высоким социалистически-культурным уровнем... Следовательно, не было сознания, что Ленин действительно покушается на элементарные основы марксизма и основные устои партии. Для этого нужны были знания, которых не было. Для этого надо было отличать марксистский социализм от анархо-пугачевского движения, а отличать масса не умела и не особенно хотела.

Дальше. Ленинские “тезисы” не ставили всех точек над “и”. Большевистская публика не отдавала себе ни малейшего отчета в том, куда приведет впоследствии вся ленинская схема и к чему она обяжет тех, кто в те времена подписался под ней. Ленин же все это время, глядя на наивность своей партийной публики, надо думать, посмеивался, но помалкивал. Эта недоговоренность тезисов Ленина и это сознательное умолчание были существенным фактором завоевания партии. Утопист и фантазер, витающий в абстракциях, Ленин – отличный реальный политик: первое – в большом, второе – в малом. “Зажечь Европу”, открыть “всемирную социалистическую революцию”, закрепить знамя социализма в России методами Ленина не удалось и не удастся. Но завоевать собственную партию... – это дело для Ленина сравнительно малое. И здесь он отлично проводил свою “реальную политику”.

Наконец, для большевистской массы непреодолимую притягательную силу имеет всякого рода радикализм и внешняя левизна, а естественной линией работы является демагогия. Ленин же провозгласил такой “радикализм”, что небу жарко стало...

Разудалая “левизна” Ленина, бесшабашный радикализм его, примитивная демагогия, не сдерживаемая ни наукой, ни здравым смыслом, впоследствии обеспечили ему успех среди самых широких пролетарско-мужицких масс, не знавших иной выучки, кроме царской нагайки”. – Превосходная характеристика Н.Н. Суханова...

«Сомнения невозможны: т. Суханов – пустейший болтун, каких много в салонах нашего либерального «общества». – Так в свое время охарактеризовал Ильич своего меньшевистского оппонента-критика.

«А.Н. Потресов, еще с 1894 г. знавший Ленина, вместе с ним организовавший и редактировавший «Искру», позднее в течение первой и второй революции ненавидевший Ильича, познавший в годы его диктаторства тюрьму, нашел в себе достаточно беспристрастности, чтобы 23 года после смерти Ленина, написать о нем следующие строки:

«Никто, как он, не умел так заражать своими планами, так импонировать своей волей, так покорять своей личностью, как этот на первый взгляд такой невзрачный и грубоватый человек, по-видимому, не имевший никаких данных, чтобы быть обаятельным. Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо гипнотического воздействия на людей, я бы сказал – господства над ними. Плеханова – почитали, Мартова – любили, но только за Лениным беспрекословно шли, как за единственно бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собою, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающей фанатическую веру в движение, в дело, с не меньшей верой в себя».

Ненависть Ильича к Потресову – общеизвестна, и «характеристика» на него была весьма лаконична:

“Этакий подлец, этот Потресов!”...

"Удивляет его (Ленина) категорический тон, фанатичная самоуверенность, хлестаковская "легкость мыслей", непоколебимая вера в собственную непогрешимость и даже в собственное историческое предназначение осчастливить все человечество. "Вождь мирового пролетариата" не допускал ни малейшего сомнения в абсолютной правоте своего мышления, а потому имел склонность обзывать всех, с ним не согласных, "просто дураками".

Довольно яркую характеристику Ленину дал М. Палеолог:

“Утопист и фанатик, пророк и метафизик, чуждый представлению о невозможном и абсурдном, недоступный никакому чувству справедливости и жалости, жестокий и коварный, безумно гордый, Ленин отдает на службу своим мессианским мечтам смелую и холодную волю, неутомимую логику, необыкновенную силу убеждения и умение повелевать. ...Он проповедует, что у пролетариата нет отечества и от всей души желает поражения русской армии. Когда его химерам противопоставляют какое-нибудь возражение, взятое из действительности, у него на это есть великолепный ответ: “Тем хуже для действительности”... Субъект тем более опасен, что, говорят, будто он целомудрен, умерен, аскет...”

Стоит еще добавить – схоласт.

Для библиотечного мечтателя В. Ульянова (от природы наделенного, надо признать, феноменальной силой воли) характерно чудовищное незнание жизни: нигде и никогда он практически не работал и почти не соприкасался с простым людом – рабочими, крестьянами, солдатами; варился исключительно в соку своего партийного окружения, отобранного органическим его нетерпением к альтернативному мнению. Насколько большевистский вождь далек был от понимания реальности, говорит хотя бы его намерение “устроить коммуну” в деревне, основанное на его абсурдной уверенности, что “крестьянство на 9/10 пойдет на это”... А ведь это было не только намерение. Придя к власти, он (Ленин) действительно приступит к реализации своего чудовищного плана, взбудоражив всеобщее крестьянское возмущение и ненависть к большевистской “комунии”...

Как тут не перефразировать ленинское, спроецировав на самого Ленина: «Ужасно уж далек Он был от народа!»

“Жизнь, во всей ее сложности, неведома Ленину, – писал М. Горький в ноябре 1917г., – он не знает народной массы, не жил с ней, но он – по книжкам – узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем всего легче разъярить ее инстинкты”.

Элементарное незнание жизни большевистским вождем на посту Председателя Совнаркома дорого обойдется стране. Народ кровью заплатит за преступно-нелепые эксперименты самоуверенного вождя-дилетанта. Горе и страдания посеет его бредовая отсебятина.

Как ни странно, но скорее изъяны, нежели достоинства ленинского характера (если таковы у него, конечно, были), – беззастенчивая демагогия и бесшабашный максимализм, необузданный радикализм и свирепое нетерпение... – импонировали отсталой пролетарско-мужицкой массе.

Широкой популярности в массах, однако, ни Ленин, ни его партия поначалу не имели. Неожиданно для себя натолкнувшись на всеобщее неприятие, Ильич с середины апреля приутих и “в апрельские дни был тише воды, ниже травы”, – уверяет Суханов.

Внешне приутих...

Неугомонный Ильич в действительности не унимался.

Войтинский пишет: «Ленин сделал свой вывод, устранившись с арены советской работы, отдавшись со всей энергией делу собиранию своей партии вокруг своих лозунгов и одновременно тщательно перерабатывая эти лозунги сообразно настроениям масс, стремления которых он всегда умел улавливать с такой чуткостью».

“Надо уметь... пойти на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчание, сокрытие правды, лишь бы проникнуть, остаться... вести... коммунистическую работу”, – впоследствии хитровато (видать, на своем опыте) будет поучать Владимир Ильич европейских коммунистов.

А “работу” втихаря он вел еще какую...

“Во время столичной партконференции (14-22 апреля 1917г.) Владимир Ильич разъяснил нам, – рассказывает Подвойский, – как наиболее верно и наиболее быстро воздействовать на малосознательных солдат...

– Им большие речи не нужны, – говорил Ленин, – большая речь затрагивает очень много вопросов и, в конце концов, внимание солдата рассеивается. Он не может всего охватить... Ему надо говорить о мире, о земле, а здесь много толковать не приходится: солдат поймет вас с нескольких слов.

Владимир Ильич требовал, чтобы к солдатам были брошены сотни, тысячи самых простых агитаторов, умеющих разъяснить четыре вопроса: о мире, о земле, о рабочем контроле над фабриками и заводами и о власти. ...И чем проще будет агитатор, чем бесхитростней он будет говорить об этих 4 вещах, тем скорее солдат дойдет до большевизма...

Кого же Владимир Ильич советовал посылать к солдатам в качестве агитаторов?..

– Матросов!

Мы тогда решили вызвать из Кронштадта передовых матросов. Этим распорядилась Военная организация большевиков. Владимир Ильич старался держать ее все время около этого дела... Приехало несколько сот матросов. Целая армия агитаторов!

...Потом с ними (матросами) беседовал Владимир Ильич. Он вооружил их своими указаниями, научил, каким путем они должны действовать, чтобы привлечь солдатскую массу на свою сторону. И мы дали матросам такой наказ: пока не добьешься успеха, – не выходи из казармы, ешь, пей и спи вместе с солдатами. А если тебя будут там колотить, то прими и колотушки.

Мы таким образом в течение каких-нибудь 10 дней создали перелом в настроении солдат. Через 10 дней было уже 10 полков... Это был широко организованный большевистский поход агитаторов во все казармы Петроградского гарнизона. Политическое просвещение солдат и рабочих масс в духе большевизма пошло семимильными шагами”...

Прав, оказывается, был Милюков: “Укрепившись в Кронштадте, большевизм широко разбросал по России сеть пропаганды при помощи надлежащим образом обученных агитаторов. Кронштадтские эмиссары посылались и на фронт, где подкапывали дисциплину, и в тыл, в деревни, где вызывали погромы имений”... "Трудно говорить с этими людьми... – жаловался Верховский, имея в виду большевистских пропагандистов. – Оставляя в стороне их идеологию, для нас, военных, важно одно – их работа губит вооруженную силу, их проповедь тяжелее для полков, чем снаряды германцев с ядовитыми газами".

“Просвещением” солдатских и рабочих масс дело не ограничивалось... Ильич рьяно принялся (видать в “благодарность” за покровительство Совета в защите его от нападок по поводу “милостей и дружеских услуг со стороны германских властей”) точить нож для удара в спину революционной власти. – Приступил к созданию незаконных вооруженных формирований...

Подвойский рассказывает:

“Ясная и четкая линия Владимира Ильича в отношении Красной гвардии (опять же, с момента апрельской партконференции. – В.К.) очень облегчила работу Военной организации и придала ей новый смысл и размах. Дело организации Красной гвардии было поднято на большую высоту... Красная гвардия стала строиться на прочных организационных основах. Для осуществления всей этой работы были созданы при Бюро военных организаций программно-методические комиссии, инструкторский и снабженческий аппарат. Прапорщики, солдаты и унтер-офицеры для этих комиссий и аппаратов отбирались – ввиду того, что эта работа была весьма доверительного порядка – с особой тщательностью ячейками Военной организации. Тем же порядком был отобран и инструкторский состав для обучения на фабриках и заводах рабочих, из которых впоследствии были образованы батальоны Красной гвардии”.

Войтинский: «Лозунг "вооружения рабочих" с начала апреля занимал видное место в большевистской агитации... Потом на всех крупных заводах появились вооруженные до зубов дружины. Они до поры до времени не выступали активно и даже, насколько помню, не выносили особенно "свирепых" резолюций, но ни для кого не было тайной, что они составляют "войско Ленина", готовое выступить против "войска Керенского". То есть – против Совета.

“Партия Ленина, – замечает Суханов, – вполне законно борется за завоевание Совета. Но совершенно незаконно она точит против него физическое оружие”...

Нож антисоветской деятельности Владимир Ильич всадил в самое сердце революционной демократии – Исполнительный комитет Совета – сразу же, как только заполучил в том же Исполкоме гарантии личной защиты «от вражеских нападок и клеветы» на него. Это был «нож» дезорганизации работы руководящего советского органа. Инструмент дезорганизации – малочисленная, но крепко спаянная и послушная большевистская фракция. Дабы осознать тяжесть ленинского удара, следует взять во внимание условия тогдашней российской действительности.

С момента победы Февральского переворота революционной России надлежало пройти крайне ответственный отрезок пути до выборов в Учредительное собрание в тяжелейших условиях анархо-радикализма при отсутствии демократических традиций и навыков общественно-политической жизни. Образно выражаясь, скажем так: советской демократии надлежало провести корабль Революции в бушующих волнах анархической стихии в гавань Учредительного собрания, не дав, с одной стороны, опрокинуться в пучину якобинства, а с другой, – не сесть на мель оппортунизма.

Задача чрезвычайно сложная, но вполне выполнимая при условии революционно-демократической сбалансированности Совета и его руководящего органа – Исполнительного комитета. Именно такая сбалансированность и сложилась в течение марта 1917г., когда социалисты в лице большевиков, меньшевиков и эсеров объединились ради общей цели демократического возрождения России. При количественном составе Исполкома в пределах 80-90 человек, левое крыло, по данным Суханова, составляло 35-40%. Фракция большевиков, насчитывающая 10-12 человек, конструктивно работала в Исполкоме наряду с фракциями демократических социалистов. Левое, революционное крыло Совета было уравновешено правым, демократическим его крылом. Налицо оптимальное соотношение сил – гарантия благополучного продвижения страны к выборам в Учредительное собрание без риска как скатиться в пропасть якобинства, так и увязнуть в трясине оппортунизма. Казалось, ничто не предвещало беды.

Но вот приехал Ленин и – тут же опрокинул сложившееся в Совете равновесие. «Анархическими речами Ленина» оказалось напугано не только правое, но и здравомыслящая часть левого крыла Совета. Вне испуга осталась лишь группка послушных своему вождю большевистских марионеток. Выкрутив руки своим соратникам, Ильич принудил их плясать под свою дудку. Конструктивная работа большевистской фракции в Исполкоме под бешеным давлением вождя сразу же была свернута... Левый фланг советского органа – ослабел. В нем выкристаллизовалась непримиримая антисоветская оппозиция. «Крупнейшую роль в оппозиции Исполнительного комитета, – пишет Суханов, – теперь играли большевики. Их фракция насчитывала около 10-12 человек, и они были сплочены, действуя под предводительством Каменева. Остальные же члены левой были довольно распылены, а частью и неустойчивы». В политическом соотношении сил Петроградского Совета наметился дисбаланс. А дальше – обструкция и дикие нападки ленинцев на советское большинство.

Войтинский: «Инициатива "боевых действий" внутри Исполнительного комитета и вообще в рядах советской демократии принадлежала большевикам... В то время как большевики по всем правилам военного искусства вели осаду Комитета, обстреливая его со страниц "Правды" и готовя силы для штурма твердыни "революционного оборончества", осажденная и обстреливаемая, ожидающая штурма крепость не имела даже штаба, который мог бы руководить ее зашитой! Вместе с тем руки Исполнительного комитета оказались связаны и в той борьбе, которую он должен был вести с Временным правительством для обеспечения своей линии во внешней и внутренней политике».

Руководящий орган Совета уже с первых дней приезда большевистского вождя начал превращаться в бесплодную говорильню. И это в условиях, когда перед Советом стояли задачи огромной безотлагательной важности... Волей неугомонного Ильича работа советского центра оказалась парализована.

«Из представителей советского большинства, – продолжает Войтинский, – первым сделал выводы из нового положения Церетели. Числа 10 апреля он поднял в Исполнительном комитете вопрос о создании однородного бюро и о сосредоточении в его руках всей политической работы. Значит ли это, что Церетели недостаточно дорожил единством в рядах Исполнительного комитета? Нет. Но не было иной возможности наладить работу Комитета и вывести ее из трясины никчемных споров, словесных компромиссов, половинчатых решений. Ибо Совет мог вести ту или иную политику, но не мог проводить одновременно две прямо противоположные».

Дабы разблокировать работу Исполнительного комитета, советскому большинству пришлось принимать меры организационного характера: избрав в рамках Исполкома руководящий орган в лице Бюро из представителей советского большинства, оградить его работу от атак перешедшей в оппозицию большевистской фракции.

Из речи Ираклия Церетели на заседании Исполкома:

«...Да, по каждому вопросу меньшинство поднимает принципиальные споры и тормозит работу Совета, – аргументируя свою позицию, говорил он. – Да, меньшинство только мешает, потому что линия Совета вполне определилась, и оппозиция меньшинства ни к чему на практике не приводит. Поэтому меньшинства и не нужно в бюро. Тогда бюро, принципиально отражая волю всего Исполкома, волю большинства демократии, будет работоспособным и деловым. Меньшинству это не нравиться. Что же делать! Боритесь за преобладание в Совете, создайте себе большинство и тогда диктуйте свою волю».

Вполне логично.

Советская демократия в данном случае поступала в полном соответствии с ленинским принципом «демократического централизма» (сколько интриг сплел, сколько страстей выплеснул, сколько сил истратил Ильич в борьбе с меньшевиками за внедрение этого принципа в основу организационного устройства РСДРП за всю историю ее существования!). Большевистского вождя, однако, подобный, его же излюбленный, подход в организационном вопросе со стороны советских лидеров явно не устраивал (ибо его фракция в меньшинстве), а потому – взбесил. Ленинцы подняли истерический крик по поводу якобы «сворачивания демократических начал» в Совете...

В конечном итоге советское большинство перед лицом свирепого бунта ленинской оппозиции вынуждено было уступить: большевикам позволили на началах пропорциональности войти в Бюро. Но... странное дело: большевики тут же, резко изменив свою прежнюю позицию, отказались войти в руководящий орган Исполкома!

«Я, – говорит Суханов, – протестовал (против отказа большевиков от вхождения в Бюро. – В.К.) насколько мог энергично, но безуспешно. Ничего не поделаешь: это высшая большевистская мудрость, проявляемая ими по малейшему поводу всегда, когда они в меньшинстве, – отовсюду уйти, все бойкотировать, ни в чем не участвовать».

По сути своей это был ленинский удар по левому флангу революционной демократии, от которого этот фланг окончательно расстроится и бесповоротно деградирует.

А что же советское большинство?..

Суханов: «Победа большинства с организацией однородного бюро была кажущейся: бюро хотя и было без оппозиции, но не имело никакого значения. Фиктивность победы большинства не могла изменить и ничуть не изменила общего течения дел. Работа Исполкома так и осталась неупорядочена, но большинство все крепло, твердело и все более выявляло черты советской мелкобуржуазной, соглашательской диктатуры, отдающей интересы демократии в руки буржуазии и толкающей революцию в болото».

Резко сказано, но, к сожалению, – с изрядной долей правды.

Ленинская атака на Исполком нарушила сложившееся там равновесие и, соответственно, внесла перекос в стратегическую ориентацию Совета. Корабль революции, потеряв равновесие, с середины апреля накренился вправо и непроизвольно устремился в сторону оппортунистических рифов...

«Поразительно, – удивлялся Станкевич, – как раз в момент, когда Комитет организовался, когда в нем выделились и начали функционировать отделы, когда ответственность за работы взяло на себя бюро, избранное только из оборонческих партий, – словом, когда Комитет научился управлять собой, – как раз в это время он выпустил из рук своих руководство массой, которая ушла в сторону от него».

А тем временем, завоевав собственную партию и надлежащим образом “вооружившись”, обуреваемый властолюбивыми амбициями Ильич приготовился к атаке на Февральскую революцию.

Пока это была только подготовка... Первые 3 недели, по приезде Ленина из эмиграции, популярности ни большевистская партия, ни тем более ее вождь не имели.

Нужен был определенный стресс-толчок, способный развернуть общественное сознание к большевизму.

И он вскоре произошел.

А дал его не кто иной, как... кадетский «Ленин» П.Н. Милюков.

Содержание